Укрощение красного коня. Юлия Яковлева

наклонился, подцепил из угла за ухо чугунную гирю. Радио таращилось безмолвным черным глазом. «Помнишь ли ты?..» – нежно упрекал всю квартиру тенор. Играло у соседей. Немного медленно, но сойдет. Гиря вздымалась, отмеряя такты.

      Стукнул гирю обратно в угол, повесил на шею полотенце. Выудил из ящика комода хлеб и чай.

      И чуть не налетел в дверях на дворничиху Пашу. Она стояла, занеся вверх кулак.

      – А я собралась стучать.

      За мощной спиной маячила женская фигура. Паша чуть посторонилась, обернулась к ней.

      – Чего стоишь, дурак понюхал, что ли? Бери! Вишь, он с полными руками.

      Женщина, не поднимая на Зайцева глаз, забрала у него свертки. Что-то промычала. И тотчас унеслась на кухню. Зайцев успел разглядеть ситцевую спину, узел на затылке.

      – Кухарку тебе наняла, – тихо буркнула Паша.

      – Че-го?

      Еды у Зайцева дома почти не водилось. Бегать по магазинам и стоять в очередях ему все равно было некогда. По давнему уговору он выдавал карточки и деньги Паше. Она сама прихватывала ему в магазинах ежедневную ерунду – хлеб, чай и что повезет: сахар, масло, кильки, мармелад, иногда картошку. Зайцев никогда не спрашивал сдачи. Обедать он предпочитал в столовой угрозыска.

      – На черта мне кухарка? Хлеб резать?

      – Да ты не боись. Спать она будет у меня. В углу за занавеской.

      – Паша, ты что, спятила? – бросил он ей уже вслед. Ознакомив его с последними изменениями в хозяйстве, Паша мощно, как баржа, выдвинулась по длинному полутемному коридору мимо соседских дверей из квартиры.

      Женщина и правда вернулась с горячим чаем. По виду – деревенская. Лицо худое, обветренное, изрезанное глубокими морщинами. В Ленинграде столько солнца на лицо за всю жизнь не соберешь.

      И рука, державшая блюдце, грубая, жесткая. На блюдце – ломти хлеба. Зайцев успел полностью одеться. Даже в пиджак влез. Женщина молча поставила все на стол. На чай и хлеб старательно не смотрела.

      – Вы не завтракали? – догадался Зайцев.

      Женщина все так же отводила глаза. Промямлила: «Не голодные мы». И выскользнула.

      – Вас как зовут? – бросил вслед Зайцев. Но слова ударили в поспешно закрытую дверь.

      Он отодвинул стул. Пиджак стеснял. С вольными одинокими завтраками в трусах и в майке отныне, похоже, покончено.

      Он отложил пару ломтей хлеба в сторону. Очевидно, что деревенская женщина была голодна и, очевидно, стеснялась. Пусть поест, как будто никто об этом не знает.

      – Что за чертовщина? – вслух спросил он.

      Несколько раздраженно поболтал ложкой в чашке. Больше по привычке: сахара сегодня не было. Но решил выбросить эту новую странность из головы как минимум до вечера, когда сможет выяснить все у Паши без соседских – любых посторонних – ушей.

      Какая еще кухарка?

* * *

      Преступником может быть каждый – классовых предубеждений у Зайцева не было. Никаких предубеждений вообще. Он видел всякое: девятилетних