Танцующая с дьяволом. Антон Леонтьев

по тому, что мобильный замолк, звонок при падении оказался именно что «сброшенным».

      – Мама, мамочка, ну пожалуйста! – продолжал нудеть Тимка, который, несмотря на свои семь лет, был великим стратегом и отличным тактиком и всегда получал то, к чему стремился. Ну, или почти всегда.

      Телефон запищал снова, Лариса, придерживая левой рукой руль, нагнулась, стараясь правой нащупать мерзкий кусок пластика, издающий столь неприятные звуки. То, что она не приняла, – вернее, по версии Аллы Георгиевны, конечно же, «сбросила» ее звонок, – это еще полбеды.

      Окончательной бедой было бы, если бы она не приняла или «сбросила» второй…

      – Ну мамочка! Ты же не можешь заставить меня, больного ребенка, переться в музыкалку! – ныл Тимка. Лариса в сердцах прикрикнула на сына, чья антипатия к музыкальной школе была ей отлично известна, но она уже второй год подряд пыталась это игнорировать.

      – Замолчи, пожалуйста! Я ведь знаю, что ты врешь! Никакой живот у тебя не болит!

      Сын обиженно всхлипнул, а Лариса, воспользовавшись тем, что автомобиль как раз остановился на красном свете, быстро нагнулась и нащупала надрывающийся мобильник.

      – Да, Алла Георгиевна! – произнесла она, сразу же приняв звонок и более всего опасаясь, что мегера-начальница уже потеряла терпение и положила трубку.

      Однако это была не Алла Георгиевна.

      – Лариса, нам нужно поговорить! – донесся из аппарата командирский голос ее бывшего, Антона. Лариса про себя застонала – хотя, кажется, не про себя, а очень даже явно.

      – Нам не о чем говорить! – заявила она, намереваясь завершить ненужный контакт с этим ненужным человеком. Человеком, которого она когда-то очень сильно любила. И который был отцом того, кто скрючился сейчас на заднем сиденье ее «Хонды» и делал вид, что терзается ужасными болями, желая получить разрешение не идти в этот вторник на занятия в музыкалку.

      – Есть о чем! – прорычал ее бывший. Неужели это тот человек, который умел быть таким ласковым и нежным, таким… Таким чувственным в моменты страсти?

      А еще ужасно мелочным, необычайно истеричным, фантастически жадным и, что кошмарнее всего, в пух и прах изовравшимся.

      Да, он – многогранный. Именно так Антон любил характеризовать себя, отчего-то считая данный эпитет комплиментом.

      – И о чем же, многогранный вы наш? – саркастически спросила Лариса, услышав нетерпеливое гудение и не поняв сначала, что за идиот стоит на перекрестке и не едет дальше, хотя красный сигнал светофора уже давно сменился на зеленый.

      Идиотом была она сама.

      Какой-то крутой лихач на крутой же тачке обогнал ее, нахально выехав на встречную полосу; за рулем находился распущенный мажор, а сидящая около него расфуфыренная девица в декадентских серебристых мехах, явно представительница платиново-иридиевой молодежи столицы, показала ей средний палец, увенчанный розовым когтем и украшенный перстнем с изумительно переливающимся камнем, на который не хватило бы всех заработков Ларисы за всю ее трудовую жизнь.

      Девица гаркнула какую-то гадость, причем даже матерную, а Лариса, раздосадованная всем, что навалилось на нее в этот вторник, в сердцах крикнула:

      – На себя посмотри, шлюха великосветская!

      И, конечно же, сразу пожалела об этом, потому что Тимка, только что изображавший из себя тяжелобольного и дожидавшийся материнского разрешения не ходить в ненавистную музыкалку, стал корчить несусветные рожи, грозить умчавшейся в асфальтную даль иномарке с мажором и девицей в мехах и с перстнем и на весь салон радостно вопить:

      – Шлюха великосветская! Великосветская шлюха!

      – Лариса! – возмутился ей в ухо бывший. – Чему ты учишь нашего сына? Ты думаешь, с учетом таких обстоятельств я разрешу ему остаться с тобой? Ты плохая мать!

      – А про тебя я даже не могу сказать, что ты плохой отец, Антоша! – холодно ответила Лариса. – Потому что ты ему отец вообще никакой! Оставь нас в покое!

      И завершила разговор. Разумеется, она тотчас пожалела об этих словах. И больше не из-за возможных душевных терзаний бывшего (весь процесс их расставания, а также предшествовавшие этому гадкий фарс и жалкая комедия, на которые у нее, без ее на то желания, был несдаваемый годовой абонемент, доказали, что души у Антоши нет по определению или что она, быть может, атрофировалась у него еще в эмбриональном состоянии), а из-за того, что эти слова мог слышать семилетний Тимка, отца, несмотря на всю семейную катавасию и его уход к новой женщине, успевшей от него даже родить, обожавший.

      Но Тимка продолжал выкрикивать похабности, услышанные не от кого иного, как от нее самой, поэтому ее последнее замечание осталось незамеченным.

      Лариса бросила взгляд на приборную доску – часы показывали без двадцати четыре. А ведь занятия в музыкалке начинаются в четыре! И, что хуже, полпятого ей нужно быть на планерке у Аллы Георгиевны – и это несмотря на то, что она упорно просила не назначать совещания на столь позднее время, в особенности во вторник, когда у Тимки музыкалка, и в четверг, когда у него