Багровый – цвет мостовых. Орфей

Гаэль Вюйермоз? – издал сдавленное восклицание тот, полностью отворяя дверь.

      – Синьор Моретти! – не помня себя от радости юноша бросился в объятия к старому невысокому человечку.

      Слуга что-то невнятно пробормотал, и, к сожалению, Тома остался совсем за гранью понимания диалога, так как тот велся на итальянском.

      – Ну что же вы, что же! – между тем отстранился от слуги Гаэль, однако держа ладони на его тощих плечах и с невыразимой нежностью заглядывая во влажные глаза старого друга. – Мой любезный Моретти, не стоит проливать слез! Я вернулся, и даже не один! – он указал движением руки на крошечного спутника. – Бедный сирота стал моим любимым братом!

      Заметив обращенные на него взгляды, Тома слегка поклонился.

      – Право, вы неизменно добры! Какое же счастье, что время не переменило ваши нравы, месье Вюйермоз! – с улыбкой сказал Моретти.

      – Послушайте, но где же отец? – взволнованно спросил юноша. – Он здоров?

      – Еще бы! Вы заявились в тот момент, когда синьор Равелло и я пересаживали сирень. Он все еще ждет меня и, вероятно, бранит за долгую отлучку, – слуга лукаво усмехнулся.

      – Я сам к нему приду! – выпалил молодой человек. – Не предупреждайте его, милый Моретти, прошу!

      Слуга лишь сделал жест рукой, пропуская вперед господина и маленького гостя, а сам взял весь багаж и пошел следом.

      Гаэль, забыв обо всех, побежал по единственной тропинке, ведущей, очевидно, в сад.

      Он замер, увидев среди зелени и цветов старика. Тот был одет в простую одежду, в ней юноша узнал старый жилет, которому уже было более двадцати лет, и широкие штаны из толстого сукна, также не отличавшиеся новизной. Старик стоял спиной к гостю и окапывал куст, не прерывая недовольное бормотание.

      – Ну и где он? – доносилось до ушей пришедшего молодого человека. – Вот же лентяй, только и придумывает поводы, чтоб от работы отлынивать…

      – Не стоит наговаривать на доброго Моретти, отец, – бесшумно подойдя ближе, бросил Гаэль. – Он поистине предан вам.

      Старик вздрогнул и обернулся, лопата выпала из его рук, которые он словно сложил в молитве.

      – Гаэль! – прошептал он, глядя на сына широкими и ясными глазами, полными шока и бесконечной любви. – Гаэль!

      Юноша бросился к нему в объятья.

      – Простите меня, отец, – видя слезы на смуглых щеках старца, виновато произнес сын. – Я знаю, вы мне посылали письма, но я не пользовался почтой, у меня едва хватало денег… Мне ужасно стыдно!

      – Ах, понимаю, понимаю, – горько отвечал ему седовласый синьор Равелло. – Тебе не за что себя корить. Однако, что и говорить, я провел сотни ночей не смыкая глаз, думая о тебе…

      Гаэль ни на миг не сомневался в этом заявлении, он стал винить себя еще больше, только уже молча. Отпрянув, старик посмотрел на юношу с восхищением, смешанным с долей досады.

      – А я, балда, ожидал увидеть все того же парнишку восемнадцати лет, – смеясь и стараясь не лить слезы, выдавил синьор Равелло.

      – Что же вы…

      – Четыре года прошло ведь…

      – Ну, отец!