Возлюби ближнего своего. Эрих Мария Ремарк

взяла ребенка на руки, и Керну вдруг показалось, будто ее глаза увеличились вдвое. Врач подсел к столу.

      – А у вас, оказывается, коньяк!

      Марилл налил ему рюмку.

      – А каково на душе у врача, – сказал Марилл, когда он видит, что изо дня в день появляются все новые бомбардировщики и пушки, но не больницы? Ведь первые только для того и делают, чтобы заполнялись вторые.

      Врач внимательно посмотрел на Марилла.

      – Все это, конечно, дерьмо! Самое настоящее дерьмо! Ведь интересно получается: мы их с величайшим искусством латаем да сшиваем, и все лишь для того, чтобы их снова и снова самым варварским образом разрывали на куски. Уж, кажется, лучше бы убивать детей сразу после рождения! Куда проще!..

      – Дорогой мой, – возразил ему бывший депутат рейхстага. – Умертвлять детей – это убийство. А убивать взрослых – вопрос национальной чести!

      – В следующей войне погибнет немало женщин и детей, – тихо сказал врач. – Вот, например, холеру мы искореняем. Но ведь в сравнении с войной, пусть даже самой небольшой, холера – совсем безобидное заболевание.

      – Браун! – крикнул коллега врача из соседней комнаты. – Скорее!

      – Иду!

      – Проклятие! Похоже, не так уж все благополучно.

      Через некоторое время Браун вернулся.

      – Разрыв шейки матки, – сказал он. – Ничего нельзя сделать. Она истечет кровью.

      – Ничего нельзя сделать?

      – Ничего. Мы испробовали все. Кровь не останавливается.

      – А переливание крови? – спросила Рут, стоявшая в дверях. – Можете взять кровь у меня.

      – Ничего это не даст, деточка. Ведь кровь не остановить…

      Он пошел обратно, оставив дверь открытой. Световой прямоугольник казался каким-то призрачным. Все трое молчали. Появился кельнер.

      – Прикажете убрать?

      – Не надо.

      – Хотите немного выпить? – обратился Марилл к Рут.

      – Нет, благодарю.

      – Все-таки выпейте глоток. Вам станет лучше.

      Он налил ей полрюмки.

      Стемнело. Только на горизонте, где-то далеко над крышами, все еще мерцали последние зеленоватые и оранжевые отблески. Среди них плыла бледная луна, разъеденная, словно старая латунная монета. С улицы доносились голоса, громкие, радостные и беспечные. Вдруг Керн вспомнил Штайнера и сказанные им слова: «Когда рядом кто-то умирает, ты этого не чувствуешь». Вот в чем все горе жизни! Сострадание еще не боль. Сострадание – скрытое злорадство. Оно как вздох облегчения: ведь мучаешься-то не ты и не тот, кого ты любишь. Он посмотрел на Рут, но не мог разглядеть ее лица в темноте.

      – Это что такое? – вдруг насторожился Марилл.

      В наступающей ночи долгим и полным звуком запела скрипка. Звук заглох, затем опять возник и словно взлетел ввысь, победный и вызывающий. Потом заструились пассажи, тихие и нежные, и, наконец, от скрипки отделилась мелодия, простая и печальная, как этот вечер, затонувший в небытии.

      – Играют где-то здесь, в отеле, – сказал Марилл