Гнездо аиста. Юлия Лавряшина

вы? – начал Клим, чтобы защититься. – Ведь знаете, что вы – большая актриса! Почему же вы ничего не предпринимаете? Не пробуете поступить в настоящий театр?

      Зина обиженно дернула головой и отошла от него:

      – А почему это наш ненастоящий?

      – Я говорю о большой сцене. У вас было бы в несколько раз больше зрителей!

      – О, это совершенно неважно, – безразлично отозвалась она, не отводя взгляда. – Вот когда вы писали пьесу, ведь вы же не знали наверняка, поставит ее хоть один театр или хотя бы прочитает кто-нибудь? Вы сами говорили, что вам просто необходимо было написать это. Так же и мне… Совершенно неважно, сколько людей в зале! Я ведь не смогу увидеть глаза каждого, если зал будет, как аэродром! А я должна знать, что никто не уйдет пустым, понимаете? Что я каждого наполнила собой… Не думаю, что в большом зале мне удастся это понять.

      Не найдясь, что возразить, Клим смущенно пробормотал:

      – Для чего же существуют большие театры?

      – Я не знаю, – тем же тоном сказала Зина. – На мой взгляд, настоящее искусство создается не в них. Но что, конечно, спорно…

      – Вы часто повторяете «спорно», – заметил он.

      – А в мире вообще все спорно! Любая категория. Любая мысль. Думаете, найдется хоть одно изречение, с которым согласился бы каждый? Даже библейские заповеди вызывают споры. Причем многовековые.

      – Боюсь, вы не совсем правы, – возразил Клим. – Но я так с ходу не соображу, как вас переубедить. Но обязательно должна существовать непреложная истина!

      Смешливо прищурившись, она сказала:

      – А вы часто повторяете слово «боюсь»… Вы на самом деле многого боитесь?

      – Боюсь, что так, – засмеялся Клим.

      – Разве художник не должен быть в первую очередь смелым?

      – В первую очередь он, по-моему, должен быть талантливым. Но я не художник. Я – врач. Мне уже поздно что-либо менять.

      Зина без стеснения поинтересовалась:

      – А вам сколько?

      – Сорок… один. Много, да? – он опять усмехнулся и недовольно отметил, что выглядит полным кретином с этими ежесекундными усмешечками.

      – Много для чего? Помните, во сколько начал Гоген?

      «Он мог позволить себе сбежать от жены», – мрачно подумал Клим и вдруг заметил, что из этого окна тоже виден краешек черемухи.

      Он подошел поближе и разочарованно обнаружил, что солнце уже сползло с цветочных гроздьев, уступив место сумеркам, которые, как тоска, все окрашивают в серое.

      – Пора домой, – невесело сказал Клим о том, чего хотелось ему меньше всего.

      Повернувшись, он увидел, что Зина смотрит на него так же печально, как на сцене, и ее нежный подбородок по-детски подрагивает.

      – Ну не надо так! – вырвалось у него. – Не такой уж я конченый человек. Мне нравится моя работа. И я написал забавную пьесу, разве не так?

      – Вы написали чудесную пьесу, – тихо сказала она. – Это лучшая роль изо всех, что у меня были. Мы играли и Чехова, и… Да кого только не играли! Но никогда у меня так сердце не разрывалось… Такое совпадение с автором – это