Верь мне. Елена Тодорова

на ходу прикидываю. И вдруг… Выпаливаю без какого-либо анализа: – Ты бы согласилась поехать туда со мной?

      – Нет, – отвечает Соня так же быстро, едва я успеваю сформулировать свое предложение. – И ты тоже не смей… Саша, брось это дело, пожалуйста… Это ведь очень опасно! – выпаливает с очевидным волнением. – Если что-то знаешь, передай Тимофею Илларионовичу и его людям. Они справятся!

      – Тимофею Илларионовичу? – все, что я в тот момент слышу. Срывается сначала мое дыхание, а потом и Сонино. Впиваясь в ее лицо взглядом, замечаю, как оно бледнеет. – Почему ты называешь его по имени-отчеству? К нему лично тоже так обращаешься?

      – Ну да, и что? – парирует задушено.

      – А то, что это выглядит как долбаное извращение.

      Богданова распахивает в возмущении рот. Да так и застывает.

      Я же, подтверждая ее слова, подвисаю на этом рте.

      «Не осли ты… Поцелуй ее!» – взрывает мне мозг один из многочисленных эпизодов прошлого.

      Блядь…

      – Каждый судит в меру своей собственной распущенности… – стартует было Соня и все же замолкает.

      Воздух и без предъявленных нами друг другу оскорблений трещит. Чиркни я сейчас зажигалкой, точно взлетим. Но я ведь завязал с опрометчивыми поступками. Живу по уму, а не чувствами.

      Совершаю глубокий вдох и, разблокировав успевший заснуть мобильник, вновь его отдаю Соне и отворачиваюсь к окну.

      – Просмотри фотографии еще раз, – прошу сухим тоном.

      Она слушается. Боковым зрением вижу, как повторно листает папку.

      – Нет, нет, нет… – бормочет, не пытаясь выровнять дыхание. – Ну, не видела я их… Не помню, не помню… – с каким-то стоном закрывает альбом и резко замирает.

      Я стыну синхронно. Знаю ведь, что видит там… Огромную папку с ее собственными фотографиями.

      Там и название старое – «Соня-лав».

      – Зачем ты хранишь?.. – сипит едва слышно. – Удали…

      – Прости, но это мой телефон, – выдаю относительно спокойно, отбирая у нее трубу. – Что хочу, то и храню.

      На это она ничего не отвечает. Я же завожу двигатель и, не дав возможности опомниться, везу ее домой.

      В дороге молчим. А у подъезда, когда Соня выскакивает из моей машины, словно из душегубки какой-то, я, по укоренившейся привычке, не позволяю ей сразу же сбежать. Несмотря на зарядивший было дождь, преграждаю путь до тех пор, пока Богданова не оставляет попытки меня обойти.

      Опираясь на прошлое, которое никак не забыть, принимаю эту противную морось за небесный знак.

      И вдруг, для самого себя неожиданно, нагло заявляю:

      – Я хочу попасть к тебе в квартиру и увидеть, как ты живешь.

      – С чего вдруг, Саш?.. – теряется Соня, часто моргая.

      Ее длинные волосы и густые ресницы уже слипаются от воды, а лицо становится блестящим.

      И меня бросает на год назад, когда так же стояли под подъездом ее дома друг против друга под дождем, когда так же было невыносимо много чувств, и когда точно так же не было нужных слов.

      – Ты помнишь? – тихо выдыхаю