Сны о Брурии. Генрих Гад Бровман

кружку уже принесли, однако про меня почему-то забыли. Повторив заказ, я продолжил вслушиваться в окружающую полутьму.

      – Приезжаем, выходит. Значит, действительно, студент, арабист, к экзамену готовился. Сука.

      – Рамбам синтезировал аристотелианскую, хотя и с изрядным влиянием мусульманских неоплатоников, философию, с традицией иудаизма. Многие считают, что он изнасиловал иудаизм философией.

      – На другом краю океана есть суша. А мой докторат бесконечен, как лента Мебиуса.

      – Девочка – полицейская, клевая такая. Я ей потом ночью эсэмэску послал.

      …Спокойное, ищущее, осторожно проверяющее почву модерато сменилось наглым, напористым аллегро.

      – А в конце эсэмэски приписал – надеюсь, ты меня за это не арестуешь.

      – Машенька, как вы можете путать атрибуты Аристотеля с категориями Канта?

      – Ну почему же некуда пригласить? А как же Эйн Карем, источник, лесочек?

      – Нет ни этого столика, ни пивных кружек, ни моей рубашки, ни твоей блузки…

      – Монастырь Креста, наконец. Да весь город предлагает свои услуги романтичному юноше, желающему, ну, скажем, покорить, не менее романтичную девушку.

      Взяв пиво, мы поднялись наверх. Там тоже все столы были заняты, и мы пристроились возле стены, прислонившись к ней. Девушка с соседнего стола, пухлая блондинка с лицом злой куклы, пристально вглядывалась в пустой бокал. Прервав свою медитацию, она посмотрела в нашу сторону. «В случае изнасилования, – громко произнесла она, привлекая всеобщее внимание. Народ вокруг притих. – В случае изнасилования, меня спасет юбка!» Сделав короткую паузу и убедившись, что все внимание направлено к ней, она указала пальцем на меня: «А тебя кипа не спасет!» Закончив свою проникновенную речь, девушка снова погрузилась в нирвану. Я ошарашено посмотрел на Женьку. Он с улыбкой произнес: «Это Оленька» и замолчал, видимо полагая, что этого объяснения достаточно и, заметив знакомых, убежал к ним, на первый этаж. Я же остался у стены, разглядывая пифию Оленьку и пытаясь проанализировать ее слова. «Ее мини-юбка – размышлял я, – скорее могла бы помочь потенциальному насильнику, чем помешать ему. Но, видимо, тут кроется колдовство. Вероятно, Оленькина юбка заговорена – ее ткань обжигает, а подол режет пальцы человеку, подошедшему к ней со злыми намерениями». Впрочем, проверять свою теорию я не стал: по отношению к Оленьке у меня не было ни злых, ни каких-либо других намерений. Замечание насчет моей (отсутствующей) кипы, я решил игнорировать.

      Пульсирующий джаз резко прекратился, зазвучал медленный блюз, кажется, что-то из классики Би Би Кинга. Я оторвался от созерцания заговоренной мини-юбки и, подняв глаза, увидел прямо перед собой танцующую длинноволосую девушку в струящемся черном платье. Она свободно и плавно двигалась между тесно стоящими столами. Глаза ее были закрыты, и казалось, ничего кроме музыки, подхватившей и уносящей куда-то ее гибкое тело, для нее не существует. И меня подхватило и повлекло вслед за ней…