Лес. Георгий Панкратов

храмовые иконы, и даже не такие, каким молятся в особом углу набожные семьи, – а просто вырезанные из газет и журналов репродукции икон. Статьи, размещенные рядом, повествовали, видимо, о житии святых, о соблюдении каких-нибудь церковных правил, или содержали тексты молитв. Отдельные фрагменты были написаны от руки. Ракитский поднял взгляд на верхнюю часть стенда, над которой располагалась продолговатая тусклая лампа, и прищурился.

      «Бог есть любовь» – прочитал он, словно школьник, по слогам.

      Слева от Ракитского, не оборачиваясь, прошел мальчик. Он был в вязанном джемпере и брючках и внешне походил на отличника, но то, что он, похоже, собирался сделать сейчас, никак не походило на поведение отличника. Похоже, мальчик находился в самом начале «подросткового периода» (как любят говорить взрослые). Достав из кармана черный маркер, «отличник» принялся перечеркивать тексты и лики святых крестами – не церковными, а самыми обыкновенными, какими играют в крестики—нолики, но старался, чтобы каждый крест перечеркивал газетную вырезку полностью – от одного угла до другого.

      – Эй, – тихо позвал Ракитский. – Слышишь меня, не надо.

      Но мальчик не замечал присутствия еще одного человека. Когда Ракитский понял, что тот собирается сделать, то не захотел больше смотреть и резко отвернулся. Его взгляд оказался перед стеной, выкрашенной в светло-зеленый цвет, каким обычно ученики размалевывают школьные стены. Черным маркером – таким же, как у мальчика – на стене было выведено единственное слово: «Смотри».

      Когда Ракитский развернулся, стенд уже горел в нескольких местах. Пламя охватывало тексты, проглатывая их без всякого почтения и страха, и перекидывалось на строгие и умудренные жизнью лики святых. Те восприняли надвигающуюся катастрофу стоически, принимая – один за другим – мученическое уничтожение. Лишь печальные глаза Николая Чудотворца, как показалось Ракитскому, еще долго смотрели на него – уже не с иконы, а проступая из обугленного черного квадрата. Поглотив газетные вырезки, огонь принялся за сам стенд, но он оказался не таким податливым – чернел, но ярким пламенем не расцветал. По воздуху разлился ощутимый запах гари – это занялось пламенем огромное слово «Любовь». Мальчика поблизости уже не было.

      «Убежал, засранец!» – решил Ракитский. Увиденное лишило его сил – он не стал оборачиваться, а просто попятился, словно желая наткнуться на мягкий диван, упасть в него и не вставать… очень долго не вставать и ни о чем не думать. Но тут наваждение кончилось, и Ракитский снова обнаружил себя в доме: он стоял в том самом предбаннике, но перед закрытой дверью – совсем как в тот момент, когда только вошел сюда. Неожиданно быстро очнувшись и забыв только что увиденное, Ракитский принялся дергать дверь, а затем и стучать по ней, но ничего не помогало – дверь была накрепко заперта, а изнутри никто не отзывался. Находиться в доме дальше было бесполезно.

      Ракитский пребывал в смятении – он хотел выскочить во двор, схватить мужика в ушанке за грудки, прижать к стене и… Но последний эпизод –