История метафизики. Том второй Первая часть. Эдуард фон Гартман

феноменалистом в манере Кольера, Беркли и Юма, но по противоположным причинам. Англичане пришли к феноменализму, чтобы помочь сенсуализму и имманентному эмпиризму победить и окончательно уничтожить рационализм и априоризм суждений; Кант пришел к нему, чтобы через него обеспечить победу рационализма и априоризма суждений, т. е. потому, что только при предпосылке феноменализма рациональные суждения a priori аподиктически определенной объективной действительности казались ему возможными. Ощущение этого противоречия поддерживало его неприязнь к английским феноменалистам. Как он боролся со спиритуализмом Лейбница как идеализмом, отменяющим телесность низших монад, и с материальным идеализмом Декарта как идеализмом, отменяющим эмпирическую реальность материи восприятия, так он боролся и с английским феноменализмом как идеализмом, разрушающим априорное суждение и ведущим к скептицизму (агностицизму). Он прекрасно понимает, что материальный идеализм Декарта в отношении восприятия требует формального или трансцендентального реализма в отношении форм восприятия в качестве дополнения, и что его собственный формальный или трансцендентальный идеализм в отношении форм восприятия и мышления требует материального или эмпирического реализма в отношении восприятия, если вся реальность восприятия и опыта не растает в ничто. —

      Он борется с метафизикой Вольфа не для того, чтобы бороться с априоризмом рационального суждения, а скорее для того, чтобы спасти ее от ущерба, который понесла ее репутация как принципа в результате слишком далеко идущего применения. Нам больше не нужно опровергать самонадеянность Вольфа и его школы, выносящих аподиктические суждения обо всем возможном на основании чистого разума; для современников Канта требовалась тщательная очистка, и именно поэтому репутация Канта как «сокрушителя всего» была так велика. Однако, поскольку Кант смог дать эту критику волковской трансцендентальной метафизики a priori, лишь переступив на почву феноменализма, он закрепил рационалистические суждения a priori на новом основании и развязал спекулятивную эпоху фихте-шеллингианской философии, которая едва ли отставала от Вольфа в вопросе о дерзости аподиктических суждений a priori. Кант не отказывается от формулирования вероятных гипотез как таковых, но только для математики и философии; в естественных науках он допускает их в пределах возможного опыта. В философии, как и Спиноза, он хочет обеспечить аподиктическую определенность, эквивалентную математической. Таким образом, в третьем периоде Кант занимается определением границ реального, аподиктически определенного, априорного использования разума; Кант имеет так же мало общего с чисто формальным использованием разума, которому учат математика и формальная логика, как и с реальным использованием разума в индуктивных науках, которое основано на опыте и одновременно на расчете вероятности. Ошибочно говорить, что Кант раз и навсегда