Орех. Олег Молоканов

похвалил Кац. – Так давайте их догоним. В чём же у нас проблема?

      – Проблема в том, что у нас нет своих материалов с нужными свойствами, например, по стойкости к удару. У западных углепластиков предел прочности на сжатие – 350 мегапаскалей, а у нас до недавнего времени было только 240.

      Сотрудники за столами многозначительно переглянулись.

      – Если говорить о той же лопатке, – продолжил новичок, – то, думаю, нам по силам достичь таких же результатов, но только если мы увеличим число испытаний. Вот в 787-м «Боинге», например, композиты дали уменьшение массы на 50 процентов, но при этом и число испытаний материалов у них дошло до ста тысяч, а раньше было пять.

      – Значит, металл теперь в утиль? – впервые улыбнулся Кац.

      – Ну, если у металла 30 миллионов лётных часов – предел, то с углепластиком можно достичь 150. Этим ваша лаборатория и занимается, насколько я понял.

      – В том числе. Из чего сделано, можете определить? – и он протянул Егорову орех.

      Тот повертел его в руках, потряс и поднёс к глазам. Потом обернулся, вгляделся в один из приборов и сказал:

      – Здесь у вас хороший спектрометр стоит. Можно на нём попробовать.

      – Знаете, как им пользоваться?

      – Знаю.

      – Тогда вперёд! Если определите состав, хотя бы приблизительно, считайте, что вы приняты, Андрей… э-э… Леонидович.

      Новенький встал, отодвинул стул и подошел к прибору вместе с орехом.

      – Гляньте, он в сети? – спросил Кац.

      Заглянув за корпус, новенький утвердительно кивнул и включил спектрометр. Затем посмотрел на панель вывода данных и прижал орех к считывающему окошку. Семён Ефимович и остальные сотрудники, которым было интересно, как мужичок управится с навороченной техникой, приблизились и замерли. Прибор, который всегда работал бесшумно, на этот раз заунывно загудел, потом в нём что-то пискнуло, панель погасла – и он вырубился.

      – Что за параша, твою мать? – Кац впервые в жизни обложил матом незнакомого человека. – И как нам работать теперь?

      На Егорова было жалко смотреть.

      – Я всё делал правильно… Это эмиссионный МСА, я работал с ним…

      – Да, эмиссионный! А нам что теперь прикажете делать?

      – Подожди, Ефимыч, – вмешался Вовка. – Тут дело не в спектрометре, похоже…

      – А в чём?

      – В этой штуковине твоей. Что-то с ней не так. Прибор, кажись, из-за неё-то и отключился.

      Вовка вытащил орех из-под планки.

      – И смотри: она остыла и цвет поменялся.

      Действительно, орех опять приобрел серебристый цвет, точно такой же, как был вчера в машине. Взяв его из Вовкиной руки, Кац почувствовал, что он стал прохладным или, пожалуй, нет – комнатной температуры. Внутреннее раздражение сразу куда-то испарилось. Взгляд Семёна Ефимовича потеплел, и он, глядя на новенького, сказал уже примирительным тоном:

      – Вы, Андрей Леонидович, не обижайтесь. Просто утро какое-то суматошное. Вывод я делаю однозначный: вы в теме. И доложу об этом Галине Викторовне. Хоть с завтрашнего дня оформляйтесь.

      Егоров,