Портрет неизвестной, или Во всем виноват Репин. Валериан Маркаров

сделать вывод, что хозяйка успела выпить с кем-то по бокалу. Но вот с кем, это оставалось загадкой. Он пробежал пальцем по тисненым корешкам стоявших строго по размеру книг из встроенного в стену шкафа, взял в руки и бережно открыл потрепанный временем томик прижизненного издания «Войны и мира» Льва Толстого. А затем еще раз окинул взглядом помещение.

      Из прихожей широкий коридор с выходящими в него дверями уходил в глубь квартиры так далеко, что его окончание терялось в полумраке. Жилище Изабеллы Дадиани в добротном доме постройки девятнадцатого столетия состояло из нескольких комнат и больше напоминало музей. Под потолком просторной гостиной c затейливой лепниной находились раритетный диван с креслами, а старинное фортепьяно с подсвечниками, слегка потертыми и покрытыми благородной патиной, удивительным образом гармонировало с изящным декором камина. В соседней комнате, служившей, по-видимому, столовой, стоял обеденный стол на изогнутых ножках, стулья и декоративные шкафы из красного дерева с узорами, заполненные начищенным до блеска столовым серебром. На полках сервантов можно было разглядеть дорогие сервизы с голубым клеймом «Императорский фарфоровый завод – 1744», вазы из хрусталя, статуэтки из бронзы на мраморных подставках, старинные безделушки. Каждая из этих причудливых вещичек, вероятно, имеет свою историю, подумал Гиви Михайлович, и может украсить собой витрину хорошей антикварной лавки. Какой-то герб, выгравированный на стоявшем на каминной полке серебряном блюде, ничего ему не сказал, даже несмотря на то, что повторялся в цвете на задней стороне спинок кресел с тканевой обивкой. В центре спальни стояла большая кровать, над которой был раскинут поддерживаемый четырьмя колоннами пурпурный балдахин с французскими лилиями, пол был устлан ковром, должно быть, персидским: он был настолько мягкий, что, ступая по нему, туфли почти полностью тонули в ворсе. От полок туалетного столика исходил запах пудры для лица. Он подошел к платяному шкафу, на полированной поверхности которого виднелись следы порошка для снятия отпечатков, и открыл дверцы. Здесь теснились платья и пальто, аккуратно висевшие на плечиках, на одних полках находились стопки чистых полотенец, другие были заняты бельем, перчатками и чулками. Высокие окна спальни, полукруглые сверху, были оформлены белым шелковым тюлем и плотной, темно-зеленой шторой. Он потянул ажурную веревку сбоку окна и тяжелые бархатные шторы отступили перед солнечным светом. Блуждающим лучом по Тбилиси скользило утро, задевая купола церкви и наполняя улицы щедрым сиянием. Старый вагончик фуникулера старательно карабкался к вершине Святой Горы, оттуда дул теплый ветер, открывший розовые цветы абрикосов и распустивший вербу.

      Вздохнув, Гиви Михайлович отошел от окна и ненароком заглянул в старинное, слегка потемневшее от времени зеркало в позолоченной рамке, из которого в мягком освещении хрустальной люстры на него смотрел усталый мужчина с большими носом, темными мешками под глазами,