Ворожей Горин. Зов крови. Евгений Ильичев

правдоподобно, поскольку помятые ребра тут же отозвались острой болью. Я поморщился и непроизвольно ссутулился, прижимая к груди рюкзак.

      – Ага… – скептически протянула моя соученица, внимательно изучая мое лицо, – курить на морозе меньше надо!

      – Насть, ну не начинай. Ты же знаешь, я бы никогда… Меня просто Жа… – я вовремя прикусил язык – дверь в ординаторскую была приоткрыта, – Любовь Владимировна раскусила. Вернее, ей на меня донесли.

      – Кто донес? Подельник твой? Сашка Павлов? С ним, поди, полночи курить бегал?

      – Нет, – угрюмо промычал я, начиная чувствовать вину перед Настюхой. Ей же действительно теперь несколько дней из отделения не выходить, а выползать придется. Но что поделать, подохнуть на работе до тридцати лет я тоже не планировал. – Ей Зубков настучал, – признался я наконец и добавил. – А если честно, мне и правда хреново, Настюх. Ты уж прости…

      – А он откуда знает, что ты больной? Ну-ка, дай лоб! – она деловито потрогала мой потный от переизбытка эмоций лоб и, брезгливо поморщившись, отпрянула. – С виду действительно больной.

      – Я его вызывал на одну «помирашку» из паллиативки, – сказал часть правды я и дальше принялся нанизывать на нее обстоятельную ложь. Об этом я в какой-то книге про разведчиков читал: если брехать сразу после правдивой и достоверной информации, ложь труднее раскусить. – Он заметил, что я красный и потный, проверил температуру и приказал зайти к нему за летической смесью. Ну, чтобы я до утра дотянул. А потом и Любови Владимировне все рассказал.

      Ярцева понимала, что проверить такую легенду было проще простого. Да и девкой она была неглупой, знала, что ради отгула я бы не решился впутать в свою брехню целого заведующего реанимацией. Стало быть, я говорю правду и действительно сильно заболел.

      – Ладно, – сменила гнев на милость моя соученица. – Живи пока, Горин.

      – Ну, я пойду? – неуверенно отпросился я у Ярцевой, когда на этаже остановился лифт.

      Настюху я немного побаивался. Сам не знаю, почему, просто она всегда была какой-то обязательной, что ли… Правдорубкой она была. Никогда не лезла за словом в карман и говорила только то, что думала, не считаясь с чувствами других. Тяжело ей будет дальше с таким характером, это я знал точно. Таких не любят. Вывод: либо ей придется ломать себя через колено и менять подход к общению с людьми, либо всегда быть белой вороной в коллективе, оставаясь собой.

      – Ну, иди, Горин. С тебя тортик.

      – Само собой. Все, пока!

      – Лечись.

      Я спустился на лифте в подвал, служивший переходом между корпусами, взял из своего личного шкафчика в студенческой подсобке верхнюю одежду и поднялся в холл терапевтического корпуса. Странно, но для утра понедельника тут царил аншлаг, все скамейки и кресла были заняты пациентами, их я по скорбным лицам определил. Сидели они в ряд – кто в больничных робах, кто в домашних халатах, смотрели обреченно перед собой и чего-то ждали. Может, родственников? Так для них рано, да и почему именно в холле? Возле пациентов терлись какие-то странные