Исповедь игромана. Валерий Вячеславович Копанев

междугородних электричек. По дороге, если в карманах не гулял ветер, мы заходили в оставшийся еще с советских времен «Молочный» и просили нарезать нам грамм 200—300 обожаемой мною «Докторской». Потом шли во двор, где обитатели смастерили деревянные лавки с большим столом. От радости болтая ногами, я быстро поглощал сделанные ею бутерброды и запивал содержимым термоса. Именно оттуда за немногочисленными осинами да березами открывался вид на железную дорогу. Подобные дни были для меня праздниками, сокровенными праздниками, о которых, кроме нас двоих, никто не знал. Я садился к ней на колени, и, ощущая скупость в известных словах благодарности, целовал и гладил ее щеки, прижимался к ней, взирал на нее со всей той признательностью, какая только играла во мне. Там мне открывалась любовь, там я постигал счастье.

      Как бы ни было приятно растворяться в теплоте своего набитого живота и тела той, кто устроил праздник ему и мне, каждый раз он оканчивался одной просьбой: «Бабуль, пойдем смотреть поезда!» И каждый раз, словно это было представление или фильм, мы шли их смотреть.

      О чем, глядя на них, думал ребенок? В общем-то ни о чем. Его пока еще невинное сознание оставалось сравнительно свободным от внутренней болтовни, присущей взрослому. Но по его невольно открывавшемуся рту можно было предположить, что он хотел бы ухватить какую-то мысль, а лучше – истину, которая бы всё проясняла. Всё-всё. Ему было хорошо. Но не так хорошо, как там, на лавке. К этому «хорошо» постоянно что-то примешивалось – не мрачное, не гадкое, не злобное, то, что никак не получалось окончательно определить, прямо как его отношения с матерью и влияние на нее тех или иных привычек.

      Чух-чух, чух-чух, чух-чух, чух-чух. Мальчик внимал завораживающе-монотонному стуку колес, жадно разглядывал железнодорожные составы, извечно в этом месте проносившиеся из-за отсутствия поблизости остановки. С еще большей жадностью он ждал редкой возможности понаблюдать за тем, как два состава, каждый двигаясь по своему пути, одновременно окажутся здесь, перед ним. Их встречи заставляли его рот открываться шире, а тело – подаваться вперед. Их ветер дальних странствий обвевал его лицо, которое он с удовольствием подставлял ему. В их гудении и свистах читалась торжественность, они приятно оглушали. Ему было хорошо, но также хорошо он помнил, что за редкой праздничной встречей следует скорое расставание.

      Когда оно разыгрывалось на их глазах, мальчик, держа за руку бабулю, поворачивал голову из стороны в сторону. Он видел эту сцену много раз, но все равно старался ничего не упустить – он все еще надеялся на то, что в этот раз все сложится как-то по-другому. Каждый раз все складывалось обыкновенным образом и каждый раз мальчик желал одного: чтобы его благодетельница вновь привела его сюда.

      Потом мы бог весть сколько стояли молча на том заветном месте, так же, как стояли теперь посреди кухни. Пока наша память продолжала служить