Буквы в кучках. Женя Маркер

и носил оттуда толстые книжки. В классе считался самым умным и ему пророчили поступление в университет. Но война нас уровняла и отправила на фронт – там свои университеты. Лежа на сене, он часто цитировал нам с Кешкой кого-нибудь из великих философов. То Сократа, то Цицерона, то Аристотеля. А потом доказывал, как мы победим фашистов, потому что такой исторический путь развития наиболее прогрессивный.

      Кеша иной раз его поддевал там, что Ази даже с девочкой никогда не целовался, а тот молчал и просто улыбался. Как будто эти вопросы и не волновали его совсем. Хотя я знал, что у него девять сестер осталось дома и, что такое женщины разной красоты и возрастов, он знал лучше своего франтоватого товарища по оружию. Ази, низкорослый, с ногами выгнутыми колесом, раскосыми восточными глазами и растопыренными ушами совсем не походил на красавчика. Даже наоборот. Не случайно, его кое-то из взвода басмачом называл. Но мне он еще в школе говорил: «В мужчине не красота главное, а ум». Я его не переубеждал, зная что свое мнение Ази изменить может только под влиянием какого-нибудь авторитетного ученого, а те, все как на подбор, были на вид страшными и неказистыми. Что очкастый Энштейн, что лысый Сократ, что наш Ази.

      В первую ночь моего пребывания под нарами я услышал интересные стихи. Читал их сосед сверху Андрюха. Сначала я подумал, что кто-то подвывает или плачет. Потом разобрался: так доморощенный поэт их декламировал. Не столько для слушателей, сколько для себя. Он искал ритм стиха, так это называлось по его мнению. А я и соседи рядом называли это блеянием. Тогда было смешно, а теперь грустно… И все потому, что худенький, бледный юноша, с прозрачными, как белая слюда глазами и выжженными солнцем волосами, совсем не походил на героя-поэта. У моего поколения тогда был свой идол – Владимир Маяковский. Его строевого шага ритм, твердость и громкость в поэзии казались мне эталоном. А тут нежные слова о цветах, звездах, рассвете, соловьях выглядели чем-то инородным. С другой стороны, грубые стены теплушки, разъедающий дым буржуйки, страшные перспективы войны в соседстве с мягкими, чувственными, романтичными строчками казались не такими жуткими, едкими, страшными.

      Пару ироничных строчек Андрюхи я запомнил:

      Во мраке звезда одинокая, холодная, очень далекая,

      Лучами пронзает столетия… А мы ей в ответ – междометия…

      Утром меня разбудил Антон, громким командирским голосом прокричавший «Подъем, очкарик!» Я так крепко спал на новом месте под стук колес, что не заметил, как все встали, оправились и готовились к завтраку. В теплом сене было уютно и тепло ночью, а вечерние разговоры с сослуживцами убаюкали меня, как ребенка колыбельные. Антон, казалось, был прирожденным военным. Всегда подтянутый, крепкий, мускулистый, с врожденной армейской выправкой он напоминал русского богатыря. Даже вечно розовые щеки, где пунцовый румянец больше подошел бы девушке, чем парню, не смущали его. Хоть сейчас присваивай