Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры. Марк Коэн

что написано в ее записке! – вскрикивает пани Ковальская. – Это… Это неестественно! Омерзительно!

      – Вы очень удивитесь, пани Ковальская, но в самоубийстве мало естественного и эстетичного, – возразил ей доктор. – Это акт отчаяния, сопровождаемый девиантными проявлениями. Крик о помощи редко звучит как ария.

      – Дана бы никогда! – это уже пани Мельцаж. – Это не о ней! Сущий живчик, она бы не стала… – и снова рыдания.

      Стерве все‑таки удается привлечь к себе максимум внимания. А горевал бы кто‑нибудь обо мне?

      – Когда приедет моя мать? – Сначала меня никто не слышит, поэтому я повторяю вопрос, но громче.

      Отчего‑то все разом смолкают, и я отрываю взгляд от своих грязных рук и ободранных коленей.

      Пани Ковальская сверлит меня взглядом, полным отвращения:

      – Если вы о вашем вчерашнем безобразном поведении, то ее еще не известили.

      – Но почему?

      – Панна Тернопольская! – Директриса повышает голос, в нем равно слышатся визг и шипение. – Вы забываетесь! Я все еще жду, чтобы вы объяснились!

      Будто меня кто‑то о чем‑то спрашивал! Не стану отвечать. Пусть это смешно и по-детски, но теперь, когда дело приняло такой оборот, я и слова не скажу.

      – Вы от нее ничего не добьетесь, – будто прочитав мои мысли, отвечает доктор. – У нее шок, обезвоживание, а также хронический недосып и стресс на фоне будущих экзаменов, полагаю. А прибавьте к этому фактор, изложенный в записке… Юность чревата подобными казусами, проявлениями бунта. По последним исследованиям профессора Штерна, пубертат…

      – Да что вы говорите! – Директриса окончательно теряет над собой контроль. – В мои годы ничего подобного не было! Это не юность, это мерзкая болезнь! Это все греховный двадцатый век, в котором не осталось ничего святого! Нужно каленым железом выжигать любое его проявление!

      Виктор Лозинский на ее тираду только кривит губы, будто услышал глупость.

      – Слава богу, до каленого железа пока не дошло.

      – Вы не можете обвинять подопечную за то, что ей семнадцать и она влюбилась, – запальчиво пищит пани Новак, теребя кружева воротничка. Волосы растрепались и волной упали ей на лоб из высокой прически. – Это нонсенс!

      – Нонсенс то, что уже второй год подряд эти подопечные мрут как мухи! Пансион закроют из-за такого мракобесия, скоро я потеряю все средства!

      Это стало последней каплей. Секунда – и я уже на ногах, кулаки снова сжались так, что треснула кровавая корочка на сбитых костяшках. Сбитых о лицо моей мертвой одноклассницы.

      – А пошли бы вы все к черту! Сволочи!

      Дверь с треском распахивается, и я вылетаю наружу с такой силой, что чуть не врезаюсь в стену напротив.

      В спину мне летят грозные окрики, но я не оборачиваюсь. Теперь уже точно нечего терять!

      Позвоню сама. И не матери, а тетке. Пусть заберет меня. Нет, сама поеду в Краков. Деньги на билет у меня есть.

      Девчонки толкутся в коридоре у дортуаров. Занятия сегодня отменили?