Страсти по Митрофану. Наталия Терентьева

пустила воду, чтобы не слышать вскрики сына. Еще хуже будет, когда он не сдерживает крик, Филипп расходится и может избить его слишком сильно, так уже не раз бывало. Ведь его цель – не просто выпороть сына, а чтобы тот научился терпеть. И вмешаться нельзя. Однажды Марьяна попробовала войти во время порки, душа не выдержала, но ей досталось не меньше Митрофана, а сына потом пришлось откачивать, осерчал Филипп – не вовремя она под руку полезла, с жалостью своей. Но она твердо верила – муж это делает, потому что знает, что нужно сыну. Она этого понять не может. Она – женщина. Она другая, она слабая. Муж хочет, чтобы сын был сильный, поэтому бьет его. А их сын не очень сильный, таким уж родился. И баловали, наверно, в первые годы, поздний ребенок, первый, единственный, любимый… Вот он и стал расти слабоватым. Вовремя муж за него взялся. Муж – это ее опора. Она с ним все перенесет. Любые лишения, любую бедность. Лишь бы он был с ней. Большой, сильный, красивый, талантливый, уверенный в себе…

      – Я тебя бью, потому что люблю, – приговаривал Филипп, отхаживая сына. – Понятно? Не слышу ответа.

      – Да, батя, – сквозь стиснутые зубы проговорил Митя, обеими руками держась за стол.

      – Счастлив должен быть, что тебя учат жизни. Я все тебе отдаю. Все в тебя вкладываю, что у меня есть. Одну слезу увижу – отделаю до потери сознания! Ну-ка, повернись!

      Митя с трудом повернул к отцу голову.

      – Нет слез, батя…

      – Вот и терпи! – Филипп занес ремень, Митя сжался. – Что ты скукожился? С радостью принимай! Это – любовь! Это – любовь! Любовь!!!

      Филипп бил и бил сына, сам уже тяжело дыша. Только когда он увидел, что спина мальчика побагровела, и у того стали подгибаться колени, он нехотя остановился.

      – Хватит на сегодня… Иди ко мне… – Он сгреб сына в охапку и прижал к груди. – Я тебя люблю, понял? Больше никто тебя не любит. Еще мать. Но она – женщина. Она не может так любить. Женщины вообще не умеют любить. Только я тебя люблю. Ты – это я, а я – это ты.

      – Да… – выдавил из себя Митя, прячась в больших объятиях отца. – Да, батя…

      Так больно и так сладко потом, когда отец перестает его бить и обнимает… Стыдно… Хорошо, что никто никогда этого не узнает… И так спокойно… Это правда, никто его не любит, кроме отца.

      – Что, поедешь с ней?

      – Нет, батя… Нет…

      – Никуда ты от меня не уедешь… Не надо тебе это… Будем вместе… Только так всего добиться можно. Я тебе скажу, что делать. Только я. – Филипп оттолкнул от себя сына. – Все, хватит, разнюнился опять. Ну-ка, вставай, не допорол тебя, видно. Это что еще за нюни?

      – Нет…

      – Что – «нет»? Я вижу – не хватило тебе сегодня… – Филипп замахнулся и стал снова бить сына, попадая по плечам, по груди, по побуревшей спине. Тот пытался закрываться, уворачиваться, но Филипп заорал: – Стой ровно! И принимай все с благодарностью! Ни у кого такого нет! Никто такой школы… не проходит… плечо уже у меня устало… болит… но я тебя сегодня до нужной кондиции… доведу… забудешь у меня… как нюниться… И состриги… уже лохмы… свои, а то… как… девчонка