Страсти по Митрофану. Наталия Терентьева

во всероссийском конкурсе, получил вторую премию – и маялся. Снялся в музыкальном фильме, записал с оркестром диск. И все время хотел чего-то другого.

      – Ставить? – спрашивала его тогда Лариса. – Сам хочешь оперы ставить, музыкальные спектакли, мюзиклы, что?

      – Не знаю… Нет, наверно. Не пойму.

      – Пойти поучиться еще можно, Федя, я возьму учеников подтягивать по русскому, готовить к экзаменам, проживем как-нибудь, родители наши помогут с Элькой…

      – Нет, Лара, нет. Не обращай внимания. Голос есть – пою. А там посмотрим.

      Друг Федора тогда затеял свое дело – печь хлеб. Лариса отнеслась к этому скептически, друг вечно затевал то одно, то другое и всегда прогорал. А Федор неожиданно серьезно решил вложить свои деньги. Лариса протестовала, как могла. Деньги нужны для записи следующего диска.

      – Деньги нужны. А диск мой никому не нужен, – отвечал ей муж.

      – А хлеб нужен, Федя? Что, хлеба людям не хватает? У тебя – голос…

      – У меня обычный голос. Ты не отличишь его от других. Я вчера тебе поставил запись, ты меня так хвалила…

      – А что, ты плохо разве спел эту партию?

      – Хорошо, Лара, только это пел не я. У меня неразличимый тембр.

      – Федь, ну я не знаю. У тебя творческий кризис. Тебе не хватает денег? Вот поедешь, может быть, в миланскую оперу…

      – А может быть, и не поеду. Лара, я устал от постоянного страха. Устал бояться инфекций, шарахаться от любого, кто чихает, устал от режима, устал трястись над своим здоровьем, вообще устал. Хочу другого. Имею право.

      – Имеешь, Феденька, конечно… Только если человеку дан талант, им нельзя размениваться.

      – У меня просто голос, Лара, никакого особого таланта нет.

      – Странно… Всегда все хотят петь, если есть мало-мальский голос.

      – И я хотел, Лара. И перехотел. Все, надоело.

      – Хочешь деньги зарабатывать?

      – И деньги зарабатывать, и вообще… Другого чего-то хочу. Было бы две жизни, одну бы пел, другую чем-то еще занимался. А жизнь, к сожалению, одна.

      – Ладно, – неожиданно согласилась тогда Лариса. Она всегда понимала мужа как-то иначе, изнутри, не от тех слов, которые он сказал, а как будто чувствовала то, чему слова найти трудно. – Тогда я тоже уйду из школы и будем вместе что-то делать. Пойдет так?

      – Ты серьезно говоришь?

      – Серьезней некуда. Ты что хочешь? Хлеб печь?

      – Да.

      – Ну вот, я и тоже буду с тобой печь. Все продаем, старую бабушкину дачу в Нахабино, родительскую квартиру в центре, которую собирались сдавать, берем кредит и покупаем вместе с твоим Егоркой хлебзавод номер пять?

      – Да, – ошарашенно кивнул Федор.

      – Отлично. Егоркины – двадцать пять процентов. От него один вред, не обижайся. Главное, чтобы он особо не лез. Я буду директором и хозяйкой. Срочно придется закончить экономические курсы.

      – А я?

      – Ты – хозяином и… – Лара взяла обеими руками лицо мужа и покрутила его туда-сюда, – и лицом. У тебя такая симпатичная