Лекарство от одиночества. Анель Сар

серьезно так думал все это время? – спросила она у пруда, но ответил Кирилл.

      – Абсолютно.

      Диана в этой дутиковой куртке была похожа на пухлый японский десерт, а Кирилл в своей светлой дубленке больше смахивал на большую ложку к нему. Наверное, такие аналогии всплывали в голове из-за подступающего голода.

      – Если тебе холодно, – он посмотрел в сторону дома – идти было прилично, – можем зайти в кофейню или заказать такси.

      Диана повторно завязала на шее шарф, холод ее, казалось, совсем не беспокоил:

      – С машиной что?

      – Хана машине… – произнёс Кирилл, но тут же одумался и тряхнул головой. – То есть, как жаль, что аккумулятор оказался разряжен.

      – М-да, жаль, – сказала Диана расстроенно. – Но мне и так хорошо. Давай пройдемся, а если замёрзнем, закажем такси.

      – Я прочёл Хемингуэя твоего… Этот рассказ распиаренный: трагедия в четырёх словах. Конечно, я прочёл не только это. Как же там было, – Кирилл щёлкнул пальцами в воздухе, это тоже своего рода слово-паразит. Точнее даже – щелчок-паразит. – «Продаются детские ботиночки. Неношеные». Вдруг их просто не стали носить. Лишняя драма, – возмутился он. – Обычно когда такие вещи пишутся, ты думаешь: должен же быть смысл и додумываешь его уже из необходимости, но тут дело только в точке зрения.

      Кирилл улыбнулся. Читать Хемингуэя ему было к лицу.

      – Лишняя, – согласилась Диана с лёгкостью. Она была сама на себя не похожа и на Кирилла смотрела как-то иначе. – Наверное, иногда люди просто хотят немного выбить себя из равновесия. Знаешь, после твоей реплики меня поразила мысль. – на Диану падал отчётливый столб света, в нем же искрились снежинки. Так каждое сказанное ей слово несло свой особый, сакральный смысл. – «Жаль, мне больше не пятнадцать». Представляю, какой эффект она смогла оказать на меня тогда: и трепет, и взмокшие ладони. Кто знает, может, у меня бы даже отнялся дар речи. Но никто тогда мне такого не говорил. Лишь потом я поняла, что дело не в твоих словах, а в том, что они действительно заставили меня вспомнить себя очень раннюю.

      – Давай съездим в музей Хемингуэя на Кубу? – спросил Кирилл.

      – Не хочу на Кубу, да и к Хемингуэю тоже, он слишком часто искал любви, но отказывался от неё, стоило ее поднести.

      Кириллу ведь необязательно быть похожим на Карима. Карим – призрак прошлого, чему-то Диану да научивший, как минимум тому, что сердце ещё не зачерствело и ещё способно нежно трепетать; что романтик в ней ещё имеет право стать счастливым. Кирилл – это Кирилл. Неотесанный, но неотразимый. Родной. Выбравший её, Диану с непростым характером, среди миллиардов.

      Так мы и стояли втроем: Диана, Кирилл да я, их верный пёс, который, к тому же, уже изрядно проголодался. Только… ни в коем случае нельзя признаваться, что я их понимаю, а то ещё, того глядишь, заставят постоянно их мирить и успокаивать.

      ЧУЖОЕ УТРО

      Амаль долгое время не могла признаться себе, что использовала его. Одно неуместное, лишённое фантазии оправдание вставало за другим, яро пытаясь доказать