Угрюм-река. Вячеслав Шишков

глядел снежно-пуховый, в трескучем морозе, день.

      Петр Данилыч уехал в уездный город.

      Анфиса осиротела. Ее сердцу безотрадно и тревожно. Зажалела она Прохора, крепко всплакнула о его лютой доле. Каждый вечер до глубокой полночи раскидывала Анфиса карты, пыталась далекую его судьбу узнать, и все плохая судьба выходит, винновая масть верх берет. Ой, ой, Господи! Надо бы сходить к Марье Кирилловне: наверно, сердечная, извелась вся, да как пойдешь? А вдруг не допустит, вдруг скажет: «Вон!»

      Так в душевной невзгоде проводила она время, а Петр Данилыч мчал без передыху на перекладных.

      – Бубенцы, слышь, парень, к черту! Мне не до бубенцов, – приказывал он ямщикам и всю дорогу был молчалив и мрачен.

      Тоскующими глазами оглядывал он серебряную даль, выплывавшие из холодных туманов леса, полную, замкнувшуюся в широкое кольцо луну, – и всюду ему чудился Прохор: вот он несется по кипучим волнам Угрюм-реки; вот, сгорбившись под тяжкой ношей, скользит на лыжах по сугробам; вот изнемог, повалился, коченеет.

      Петр Данилыч кряхтит, крестится:

      «Святый апостол Прохоре! Не дай загинуть!..»

      Но скрип полозьев говорит: «Прощай, отец... Проща-а-й...»

      С такими гнетущими мыслями, в которых, как в море щепка, хлюпалась виноватая душа его, он свершил весь путь...

      «Сибирские номера» – единственная в городишке гостиница, куда подкатили взмыленные в морозной ночи кони, помещалась в безобразном, как острог, сыром и холодном каменном здании. Нескладный, как ведерный самовар, керосиновый фонарь у входа, скрипучая с визгливым блоком дверь и гулкий сумрак в узком, пропахшем прелью коридоре.

      – Эй! Кто тут есть живой? – крикнул Петр Данилыч и, не получив ответа, нарочно громыхая подшитыми кожей валенками, пошел по коридору. Тишина и мрак.

      – Давай в номера грохать, – сказал он ямщику, и они оба с ожесточением начали тузить кулаками и ногами в каждый номер по очереди. Из одного номера грубый голос:

      – Какого черта надо?!

      – Где коридорный? – обрадовался Петр Данилыч.

      – Я почем знаю!.. Дурак какой...

      – Я спрашиваю, где коридорный!.. Не на улице же мне ночевать... Я приезжий купец, Громов...

      – А вот я те выйду, так покажу купца Громова... Даже с каблуков слетишь! – сатанел за дверью голос. – Вот только дай мне штаны приспособить... Постой, постой!..

      – Шляются по ночам разные, – неожиданно заверещала за той же дверью женщина. – Поспать не дают... Черти, дьяволы!..

      Петр Данилыч обложил их по-русски и с проклятиями загрохотал в следующий номер. Но вот в глубине коридора заскрипела немазаная дверь, и пискливый голос позвал:

      – Кто тут скандал производит? А?

      – Мне надо коридорного, – двинулся на голос, с чемоданом в руке, купец.

      – Кого? – вновь спросил выплывший из тьмы человек в накинутой овчинной шубе.

      – Коридорного мне надо!

      – Пошто?

      – Номер мне требуется!

      – Номер, что ли? То есть ночевать?

      – Ну да.

      – Ты один али с девочкой раз-навсегда-совсем?

      – Конечно, один! Я приезжий.

      – Так