Угрюм-река. Вячеслав Шишков

работы Прохор взглянул назад: сизый дым от костра совсем близко. Черкес сошел с кормы и тоже сел в греби. Шитик пошел ходчее. Но вот миновали шиверу с торчавшими камнями, и дальше началось тихое плесо. Шитик почти остановился. Ветер, бушуя, рвал с налету. Мачта дрожала, хлестал и трепался на ней красно-белый флаг. Было нестерпимо холодно, ветер с шумом врывался в рукава и хозяйничал под одеждой, охлаждая тело.

      По прибрежным кустам путники заметили, что шитик гонит встреч течения.

      – Взад идем. Налегай, Прошка! – Но не хватало сил, шитик настойчиво влекло обратно.

      – Попробуем бечевой.

      В лямку впрягся Ибрагим и, падая на ветер, побуровил шитик.

      Прохор пытался разжечь сделанный в носу очаг, чтобы согреть онемевшие руки, но тщетно: ветер задувал огонь.

      С приплеска несло песок, больно стегало в лицо, ослепляя воспаленные глаза. Защурившись и низко опустив голову, Ибрагим напряг всю силу, дышал, как конь, но шитик подавался туго.

      – Ну-ка ты, Прошка!.. Устал. – Он бросил лямку и, шатаясь от изнеможения, пошел к шитику. Его одежду полосовал ветер, и концы белого башлыка, как две седые косы, стлались по воздуху горизонтально.

      До самого вечера без толку бились на одном и том же месте. На другой день то же: солнце, ураганный ветер, беляки. И тайга шумела угрожающе.

      В путь не выходили: напрасный труд.

      На третий день то же.

      Вместе с остатками сухарей, крупы и пороха уверенность в успехе пропадала, наяву стал сниться нехороший сон...

      В пятом дне пробовали вывести шитик на середину. Трещали крепкие весла, скорготали, как нежить, холодные уключины. За шесты взялись, со всех сил упирались в дно, шесты гнулись в дугу, но вода была густа, как тесто, и упруга. У черкеса с треском обломился шест, и он плашмя упал в ледяную воду. Этим кончилась попытка. Снова костер на берегу, злоба в сердце и пробудившееся тайное отчаяние.

      Подбадривали друг друга:

      – Ничего... Вот кончится ветер, полетим стрелой.

      – Нычего. Нэ робей!..

      Но глаза откровенней языка. Прохор спрашивал черкеса глазами и получал немой ответ: «Плохо, Прошка!»

      Мучительная неделя кончилась. И, как садиться солнцу, – ветер стих.

      И, радость за радостью, – сон на веселое пошел; вдруг увидали оба: стоит у воды, возле залома, в меховой парке тунгус.

      – Бойе, милый, здравствуй! – чуть не плача от радости, вскричал Прохор.

      – Здраста, твоя-моя...

      Тунгус пожилой, безусый, сзади болталась черная косичка, глаза удивленно-испуганно щурились на подошедших.

      – Ты реку хорошо знаешь?

      – Знай... Наскрозь знай... Да-алеко!.. Конец знай...

      – Когда мы выплывем? – спросил Прохор и, затаив дыханье, ждал.

      – Не выплывешь. Вот маленько, и все заморозится... Кирепко.

      – Как же нам быть? – робкий задал Прохор вопрос.

      – Вылазь... Перезимуешь. Пойдем тайгам... Эге...

      – Мы плыть хотим! – крикнул Прохор.

      – Сдохнешь, – спокойно сказал тунгус и стал усиленно раскуривать трубку.

      – Ведь недалеко?

      – Да-а-леко. Мороз ужо, синильга. Пурга... Эге... Самый