.

строкой всплыло в памяти давнее мое стихотворение «На забытых погостах», и так, строку за строкой, я прочла и его:

      На погосте деревенском брошенном

      тихо прорастают

      колокольчики в траве некошеной,

      мята с иван-чаем.

      Смотрят фотографии нечеткие

      на живущих ныне —

      наши безответные, бессчетные

      дальние родные.

      Тянется между крестами нищими

      с датами кончины

      память —

      долгий путь между кладбищами

      горестной отчизны,

      убивавшей сыновей без жалости

      жесткою рукою…

      не отняв лишь неподвластной малости —

      вечного покоя.

      И на глазах отца Александра выступили слезы.

      Когда вернулись, за столом перед тарелкой, с верхом наполненной кашей, сидела прихожанка лет шестидесяти.

      – Батюшка, благословите… – поднялась она и сделала чинный поклон. – Я насовсем к вам пришла.

      Батюшка растерянно улыбался.

      – Ключи вот от квартиры потеряла… – объяснила Варвара Петровна. – И соседи ей досаждают…

      – Досаждают, батюшка, досаждают… Вчера вату подсунули под дверь и подожгли. Я уж просила: «Господи, убери моих врагов…» Никакого ответа пока нет.

      – Да куда же Он их уберет? – смеется батюшка.

      – А куда хочет… В доме Отца моего обителей много…

      Батюшка недоуменно смотрит на прихожанку, на матушку Варвару.

      – Врач ей прописал от щитовидки есть по шесть ложек гречневой каши… Только не знаем, как мерить – вареную или сырую. Я думаю, чего ее мерить, надо есть, сколько по силам… – И матушка заканчивает с решимостью на все: – Пусть живет, комната девочек пока свободна…

      Отец Александр выходит вслед за мной из кухни, рассуждая вслух:

      – Это у нее, наверно, пенсия кончилась, вот и пришла… Пенсию-то какую дают, разве жить можно?

      – Насовсем пришла?.. – не понимаю я.

      – Ну, может и нет… Поживет пока, там посмотрим, как Господь управит. Каши-то хватит на всех… А она ведь хорошая, Галина, в хоре поет с матушкой… и стихи пишет, пусть вам покажет…

      Перед обедом Галина надевает очки, раскрывает тетрадку, разрисованную цветными карандашами, – кресты, могильные холмики, ангелы с крылышками.

      Стихи жалостные, похожие на песни слепцов, часто они совсем утрачивают как размер, так и хоть какую-нибудь рифму. Я каменею: читает она для меня, значит, придется говорить о впечатлении.

      Но батюшка предваряет возможный тягостный исход трапезы:

      – Главное, слова от сердца идут, матушка Галина, как молитва… а за рифмы Господь с вас не спросит… Вы борщ-то не забывайте, а то остынет… сметанку кладите, укроп…

      На другой день – Троицкая родительская суббота, и мы все вместе едем на вселенскую панихиду. Народ тянется вдоль дороги из Двуречек, Подлипок, из Старого Лога, собираются у ворот нищие, убогие и больные, окруженные стайками воркующих сизых голубей.

      К панихиде заполнена вся церковь.