Соль Вычегодская. Строгановы. Татьяна Богданович

чад, перегаром винным воняет, потом. Не продохнешь. На полу объедков горы, вина лужи. Стол хоть узкий, да длинный – места всем довольно, а завалили так – скатерти не видать. Кости, головы рыбьи, кубки опрокинуты. Лепешка у каждого была для объедков. Так где там. И лепешки-то раскрошили да расшвыряли. И сами-то гости, красные, потные, растрепались все, кто сидит, а кто и поперек стола лежит. Гогочут, икают. Целовать этаких-то!

      Скрепилась Анна. Виду не подала. Глаза в пол опустила. Прямо к воеводе подошла. Уж он-то краше всех! Бороденка растрепалась. Волосы взмокли, на лоб свисли. Здоровый глаз заплыл совсем. А туда же, пыжится.

      Анна подошла к нему, в пояс поклонилась, пригубила из кубка и ему поднос протягивает. Он как вскочит, стал поворачиваться, – узко между лавкой и столом, – качнулся, хотел за поднос ухватиться, да из рук его у Анны и вышиб. Грохнулось все на пол – и поднос и кубок. Всю телогрею Анне залило.

      – Воевода-то! И без пса валится! – крикнул молодой Пивоваров с хохотом.

      – Без шапки-то не стоит!

      – На лавку его поставь – не видать!

      – На поднос хозяйке, заместо кубка! – кричали гости.

      Воевода весь кровью налился. Хватил кулаком по столу да как гаркнет:

      – Молчать! Не моги! В государево место я! Вроде как сам царь!

      Хохот тут такой поднялся, что кубки заплясали.

      – Царь одноглазый! – кричат. – Ростом не вышел! Обличьем будто не схож.

      Воевода только рот разевает. Вертится во все стороны. Грозит кулаками, топает. Орет, себя не помнит:

      – Молчать! Псы! Смерды! В холодную их! Пристава! Вяжи их!

      Иван тоже вскочил, по столу стукнул, крикнул:

      – Да погодьте вы, что ль, шалые!

      А воеводе поклонился и говорит:

      – Не гневись, Степан Трифоныч. Выпивши малость, – с того. А мы, Строгановы, царя почитаем. И воеводе уважить рады. Не побрезгуй. Вишь, хозяйка молодая кланяется.

      Афонька поднос поднял и кубок снова налил.

      Воевода взглянул на Анну, приосанился, голову назад закинул, схватил кубок и выпил весь, а потом, не отерши рта, полез к Анне целоваться.

      Она не удержалась, отступила, а он за руку ее схватил и сказал:

      – Ништо, красавица, не пужайся. Я хоть и грозен, а кто до меня с почетом, – и я с лаской. Поцеловал Анну, оглянулся кругом гоголем и на лавку брякнулся. А Анна и губ обтереть не посмела – в обиду примет. Поклонилась снова в пояс и дальше пошла гостей обходить. Афонька уж опять кубок налил.

      Рядом с воеводой настоятель сидел. Тот упился так, что и подняться с лавки не мог. Сидел, повизгивал, как поросенок, и носом клевал. Старик Усов уж за плечо его потряс, так он повернулся к Анне и забормотал:

      – Вишь… красавица… отцу духовному… пригубь… слаже оно…

      Руки трясутся, вино из кубка плещется. Еле отхлебнул и сразу выпустил. Хорошо, что Анна из руки не выпускала.

      Поклонилась и ему Анна, пошла дальше, к Усову.

      Усов почти что не был пьян. Поглядел на Анну, по плечу ее похлопал, сказал:

      – Слыхал