«Я сам свою жизнь сотворю» Инженер. Функционер. Геннадий Вениаминович Кумохин

перед глазами картинка.

      Мы с ним идем в школу по узкой парковой дорожке среди приземистых сосен, а далеко внизу виднеется занесенное снегом и вздыбленное торосами море. Накануне днем была оттепель, а ночью подморозило, отчего у зимующих здесь грачей смерзлись набухшие влагой крылья. При виде людей они встревожено галдят, пытаются взлететь, но только беспомощно падают в покрытые ледяной коркой сугробы и разбегаются, неловко перебирая лапами.

      Коля курит, скрывая это от строгих родителей, поэтому сигарету ко рту подносит двумя сосновыми палочками для того, чтобы на пальцах не оставался запах табака. Он как всегда немного возбужден, но скорее радостен, мы с ним рассуждаем обо всем, только одну тему оставляем в стороне – Наташу Глазкину.

      И теперь, через двенадцать лет мы опять говорим, о чем угодно, но только не о Наташе, теперь уже Бахусевой.

      Коля был у меня на свадьбе свидетелем, он тогда оканчивал учебу в Харьковском авиационном институте. А свидетелем со стороны невесты была ее лучшая подруга, тоже из Харькова, маленькая, похожая на цыганку, артистическая натура, Рита. Про себя мы с Иринкой даже мечтали: вот бы они понравились друг другу, и мы могли бы дружить семьями.

      Но нет, говорят, что люди, похожие друг на друга, редко сходятся.

      А мы? Мы с ней, скорее, исключение.

      А Коля? Мне кажется, он так и не смог по-настоящему пережить свою первую любовь, которая стала для него источником переживаний, буквально разрушивших его психику. Вскоре он женился на женщине с ребенком, и у них появились свои дети. Но был ли он счастлив?

      Мы как-то встретились с ним в Светловодске на часок, накануне отъезда его семьи домой, в Запорожье, но даже не успели, как следует, поговорить. Через отца, который разговаривал с его родителями, я узнал: Коля начал сильно пить, что, впрочем, было не таким уж редким явлением в те неспокойные времена, предшествующие большим историческим катаклизмам.

      Следующий раз мы встретились с ним в перестроечное время. Он позвонил, сказал, что в Москве, а потом пришел к нам в гости, все такой же привычно возбужденный.

      – Генка, Генка, как я рад тебя видеть! – знакомо повторял он.

      Он принес бутылку «Армянского», тогда уже редкого натурального коньяка, и мы долго разговаривали втроем за ужином, который на скорую руку приготовила жена. Он признался, что перешел с работы конструктором на снабженческую должность, и, хотя здесь у него, видимо, все хорошо получалось, он скучал по прежней работе.

      А в остальном, это был прежний, но уже немного постаревший, Коля.

      Мы хорошо расстались, и я был в полной уверенности, что Коля уже на пути домой. Но следующей ночью, когда мои уже давно спали, он позвонил мне снова и, будучи, видимо, крепко пьяным, принялся что-то объяснять заплетающимся языком.

      – Коля, ты приходи к нам завтра, если сможешь, и, пожалуйста, больше не пей.

      Но он не позвонил ни на следующий день, ни позже, а через несколько месяцев я узнал, что однажды ночью он возвращался пьяный домой, и его насмерть сбила машина.

      Ах, почему я тогда не договорил с ним по телефону, может быть, я мог ему в чем-то помочь? Иногда мне кажется, что