Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам. Эдуард Филатьев

ней, как мы помним, он представал перед читателями в образе Иисуса Христа, побывавшего в мире ином и вернувшегося оттуда, чтобы обратиться к векам. Все, кому доводилось прослушать «Человека» в исполнении Маяковского, одаривали поэму бурными рукоплесканиями, а прославленные поэты-символисты признали её автора талантливейшим поэтом. Ему ли было до проделок какого-то Блюмкина и до прочих литераторов вроде Рейснер, Мандельштама и Ходасевича?

      Что же касается недругов, то у Маяковского, по его же собственным словам, недруг был только один – Господь, Вседержитель, про которого в «Человеке» сказано:

      «Повелитель Всего —

      /соперникмой,/мой неодолимый враг.

      Нежнейшие горошинки на тонких чулках его.

      Штанов франтоватых восхитительны полосы.

      Галстук, / вышестренный ахово».

      Маяковский был готов и дальше противостоять Ему, «главному танцмейстеру земного канкана», а однажды и одолеть, запретив управлять земными танцами. По сравнению с этой грандиозной целью превращение России в какую-то другую, совсем незнакомую страну казалось детской шалостью.

      И вдруг во второй половине мая 1918 года одна из московских газет опубликовала произведение, воспевавшее страну с очень странным названием. Она очень походила на Россию, но гораздо больше смахивала на какое-то совсем другое жизненное пространство.

      Иная страна

      Биографы Маяковского о том событии не упоминают. В самом деле, разве можно назвать сколько-нибудь существенным простой житейский вопрос:

      – Вы сегодняшний номер «Знамени труда» читали?

      А об этом у Маяковского наверняка спрашивали. И, услышав отрицательный ответ, тут же интересовались:

      – Значит, про «Инонию» ничего не знаете?

      – Про какую «Инонию»? – удивлялся поэт. – Что это такое?

      – А вы прочтите!

      Купив газету, Маяковский обнаружил в ней поэму с этим непонятным названием и с ещё более непонятными предваряющими словами:

      «Посвящаю З.Н.Е.»

      Вряд ли кто-либо из тогдашних читателей мог расшифровать эти инициалы. А это было посвящение жене поэта: «Посвящаю Зинаиде Николаевне Есениной».

      После названия шло ещё одно посвящение: «Пророку Иеремии». Затем следовало решительное утверждение:

      «Не устрашуся гибели,

      Ни копий, ни стрел дождей, —

      Так говорит по Библии

      Пророк Есенин Сергей».

      Прочитанные строки наверняка были восприняты Маяковским как гром с ясного неба. Ведь это в поэме «Человек» поэт погибал и (подобно Иисусу Христу) возносился в небо. А что имел в виду Есенин, заявляя о том, что он тоже не устрашится гибели? И зачем было ему, до этого, по выражению Маяковского, писавшему главным образом «про птичек и зайчиков», вдруг объявлять себя пророком и посвящать свою поэму с непонятным названием другому пророку – Иеремии? Почему именно ему?

      Маяковский читал дальше:

      «Время моё приспело,

      Не