Основы истории философии. Том 4 – Немецкая философия после смерти Гегеля. Иоганн Эрдман

государство – это договор с предыдущим или последующим поколением, его рассматривают, вместе с Руссо, как договор между индивидами только одного поколения, и считают, что нация имеет конституцию только тогда, когда каждый может положить ее в свой карман. В наш век суррогатов предчувствие истинного привело к появлению вместо корпоративной организации ее карикатурного суррогата – представительных палат. Так оно и есть, а поскольку non progredi est regredi, то необходимо инициировать новые формы. Свободные ассоциации должны вновь породить esprit de corps; а поскольку крепостные, представленные своим наследственным господином, заменены пролетариями, речь идет о том, чтобы они не были представлены депутатами, а были защищены адвокатурой, что было бы достойной функцией священника, который таким образом лучше всего противостоял бы ненависти к священникам, которая для большинства является ненавистью к религии. Прежде всего, необходимо отказаться от заблуждения, что все должно делать правительство. Вместо многовластия желательно придерживаться некоторых жизненно важных истин: что собственность – это должность, что управлять – это долг, а быть управляемым – право, что подчинение только человеческой (особенно собственной) власти – это отсутствие свободы и так далее. Порядок форм правления среди еврейского народа – теократия, судьи, цари – также соответствует порядку возникших теорий правления. Они ведут себя как любовь, закон и власть. Кстати, государство, в котором нация выступает как изолированное образование (партия) в оппозиции к другим изолированным образованиям, – это временный институт, который существует лишь до тех пор, пока идея не проникает в каждого. Иначе обстоит дело с (католической) религиозной общиной, церковью, которая выходит за рамки национальностей и потому универсальна. По аналогии со своей теорией государства Баадер всегда указывает на то, что там, где держатся за устаревшие вещи, нельзя следовать старым добрым временам, привязанным к живому. Противоположностью стагнации является революция, в чем Баадер видит рационализм и религиозный либерализм. Для него это почти совпадает с протестантизмом. Поскольку церковь не восприняла появление протестантизма как толчок к новой эволюции, как это было с любой другой ересью, и не стремилась ответить на проблемы, поставленные эпохой Реформации (отношения между церковью и государственной властью, отношения между верой и знанием), она лишь затянула перемены, которые должны были осуществиться. Протестантизм, кстати, ставший в своей первоначальной форме не inter vivos, а распавшимся на пиетизм и нигилизм, достиг еще меньшего; и он виноват в том, что вместо единства Писания, традиции и науки (tret faciunt collegium) возникла односторонность, которую хотят увековечить те, кто говорит о петровском, паулинском и иоганнинском христианстве. Поэтому нет ничего более необходимого, чем дружба со спекуляцией. Отлучение разумного, что советуют сервилисты, было бы встречено