Место для жизни. Селим Ялкут

зелень с подножия черных глыб. Мальчишки, беспечно свесившие ноги над бьющими водами. Вот это жизнь! Рисунки на стенах – купола, минареты, прилежно раскрашенные цветными мелками. Можно позволить себе детскую наивность – родиться и жить с ощущением хозяина на беззаботном и беспечном празднике.

      Контрасты не признают компромиссов. Европа отступила, ее сыновья спорили здесь из гордыни и пафоса, которые создают и столь же неумолимо разрушают империи. Зажатая в каменные тиски византийская церковь, без креста, со сбитой каймой декора и мертвыми окнами, а рядом, с угла, среди все той же назойливой росписи магометанских красот треснувшая порыжелая мраморная стела в честь моряка Олдфилда. Он отражал осаду французской эскадры и пал сорока трех лет отроду. И еще полковник Волнер со своими людьми. Было это 7 апреля 1799 года. Именно здесь, на этих камнях. Два столетия назад…

      На крепостном дворе брошена мортира с треснувшими деревянными колесами (вместо одного окончательно разваленного подставлены кирпичи), уткнула в небо короткий черный хобот с надетой на него рваной автомобильной шиной. Обыденно и небрежно. История – аттракцион с бегом вокруг стульев – их всегда меньше, чем бегунов, нужно успеть занять место по хлопку ведущего. Последний – нерасторопный и невезучий выбывает. Теперь он лишний.

      Кто не успел – тот опоздал… Так решали свои споры давешние хозяева этого города…

      Так и есть. Бег продолжается от столетия к столетию, Акко угадывает будущее, как ящерица – кровь. как цыганка – судьбу, и никуда не спешит…

      Время застыло, а вечность течет…

      Осень в Тель-Авиве

      Цецилии

      Осенью в Тель-Авивских гостиницах ни души,

      Тускло светится мрамор и скучные бродят тени.

      Официанты по стенам стоят, как карандаши,

      Рассматривают уныло собственные колени.

      Лишнее электричество отключено

      Даже в святая святых – гостиничной синагоге

      Рядом с «Восточным залом». Всюду почти темно,

      Пусто. Остыл недолгий

      След от былых гостей. Зрелище живота

      Дается лишь для участников провинциального съезда

      Вместе с мужьями и женами человек примерно до ста,

      Иначе крутить невыгодно. Даром. И вся надежда

      Впредь на новый сезон. Иностранцев, старух, повес,

      Что, как гуси в полет, потянулись теперь до срока,

      В «Клеопатре» плюш их привычных мест

      Напоминает стихотворение Блока.

      Только в баре есть жизнь. Там седой пианист

      Артистичным глиссандо наводит на клавиши глянец,

      Мужчина и женщина – врач-окулист

      Гадают вполголоса – русский или испанец?

      Красотка и удачливый коммерсант.

      Он влюблен, но ведет себя, в общем, бесстрастно,

      А она пережила недавно роман

      И теперь упивается холодом и женской властью.

      Это – тоже игра. И хоть она не устает повторять,

      Что устала страдать и теперь ей никто не нужен,

      Он спокоен, уверен, согласен ждать,

      Одиночество – выбор намного хуже

      Равнодушия.