Когда молчит море. Наследная Царевна. Антон Атри

И седмицы[2] не пройдет, как не останется ни одного степняка на твоей земле. Как, любо тебе мое предложение?

      – Любо… – Еремей напряженно кивнул. – А взамен что?

      – А взамен… выдашь своего первенца, того, что жена под сердцем носит, за дочь мою. Ту, что сам я выберу. Ровно через две дюжины лет. Уговор?

      Володыка свысока взглянул на человека.

      – Уговор…

      Еремей ответил после долгого молчания, с тяжким усталым выдохом.

      – Вот и славно.

      Морской царь, довольно прищурившись, полной грудью вдохнул соленый морской ветер, а после добавил задумчиво:

      – Но смотри, царь, коли слово не сдержишь…

      Невысказанная угроза повисла в воздухе, но Еремей от того лишь нахмурился:

      – Не бойся, Володыка. Сдержу. Царское слово на то и царское, что гранита тверже. Высылай свою дружину…

      Не прощаясь, царь побрел прочь, а вослед ему глядело лишь наконец оторвавшееся от воды солнце. Вскоре брег опустел. И об уговоре, что здесь стался, напоминал лишь безмолвный свидетель – плащ, что лениво раскачивался на перине свинцовых волн. Изодранный, кроваво-алый, так напоминающий сорванный с поверженной крепости стяг[3].

Дни нынешниеЦарство-Государство

      По лесной дороге, накатанной крестьянскими телегами, неспешно ехали всадники. Две дюжины витязей, в кольчугах да островерхих, сверкающих багровым огнем умирающего солнца шлемах. Вооруженные пиками и мечами, с притороченными к седлам каплевидными щитами, на каждом из коих гордо красовался всадник с воздетым над змием мечом – знак победителей, что одолели Тугаровы орды. То были особливые витязи царя Еремея, его личная, почетная стража.

      Сам государь был здесь же. Облаченный под стать своим витязям, по-военному строго восседая на гнедом жеребце, он ехал чуть поодаль. И лишь массивный золотой перстень да простая корона, обручем перехватывающая лоб, выдавали в нем властителя всех окрестных земель.

      Годы, прошедшие со дня памятного разговора с Володыкой, оставили на челе царя свой след. Тронула виски с бородою седина, избороздили кожу глубокие морщины. Но серые глаза, как прежде, глядели цепко и спокойно. И по-прежнему тверда была длань, державшая поводья коня да родного Государства.

      – Отчего ж ты так невесел, а, Царь-батюшка?

      Молодец, ехавший по правую руку от Государя на серой в яблоках кобылке, панибратски усмехнулся.

      – Никак, охота не по нраву пришлась?

      Крепкий, светловолосый, он правил одной рукой, другой время от времени постукивая по притороченному к бедру колчану, полному красноперых стрел, да напевал про себя веселую песенку. А голубые очи его искрились доброю смешинкой.

      – По нраву…

      Еремей ответил с легкой ленцой, даже не удостоив собеседника взглядом. Тот, впрочем, государевым тоном ничуть не смутился. И, залихватски откинув полы ярко-красного кафтана, вновь хохотнул:

      – Ну да! Оно так по вам и видно! Неужто это так из-за уток разобиделись?

      – Из-за уток? – царь, усмехнувшись, лукаво посмотрел на

2

Седмица – неделя.

3

Стяг – знамя.