Сводные. Право на семью. Алекса Гранд

ко мне теплые чувства после всего, что я сделала.

      Но его равнодушие ранит. Вскрывает гноящиеся раны и сыплет на них соль.

      Он развлекается. Просто играет.

      Гулко сглотнув, я пулей выметаюсь из Багировского номера. Спускаюсь на ресепшн и, плохо разбирая дорогу, выскальзываю на улицу. Заталкиваюсь в ожидающее меня такси, копошусь в сумке и выуживаю из нее наушники.

      Мне нужно отгородиться от внешнего мира. Смириться с ролью пешки. И залить чем-то здравым тот гремучий коктейль, что течет сейчас по моим венам.

      Десять дней пролетят быстро. Ничего сверхъестественного не случится.

      Убеждаю себя, пока шофер ловко маневрирует в потоке мчащихся автомобилей, но так и не восстанавливаю утраченное равновесие. Домой прибываю абсолютно расшатанная, сбрасываю туфли в угол и стремительно шагаю в гостиную, откуда слышатся приглушенные голоса.

      – Привет, малышка. Мама приехала.

      Приблизившись к низкому диванчику, я отвлекаю Миру от магнитной доски, на которой красуются корявые каляки-маляки. Подхватываю ее на руки и крепко прижимаю к себе. Утыкаюсь носом в ее теплый висок, вожу ладонью по острым лопаткам и немного расслабляюсь от родного запаха.

      – Ма.

      – Не скучала без меня? А я скучала. Люблю тебя, солнышко.

      – И я тебя лю.

      Тут же откликается моя кроха и вцепляется пальчиками в брошку в форме феникса на лацкане моего пиджака. Вертит ее азартно, улыбается и пытается попробовать металлическую блестяшку на вкус.

      В это мгновение весь мой мир концентрируется на Мире, поэтому отцовские вопросы, вонзающиеся в спину, практически меня не трогают.

      – Ну что, Богдан изучил документы? Сможет что-то сделать?

      – Не знаю.

      – В смысле, не знаешь? Чем вы вообще занимались столько времени?

      – Тебя не касается.

      – Что?

      – Тебя не касается, – повторяю размеренно и продолжаю обнимать дочку, не спеша поворачиваться. – Ты же не думал, что Богдан за какие-то сутки расхлебает ту кашу, которую вы заварили?

      Бросаю ехидно через плечо и направляюсь к выходу. Мои движения плавные и осторожные. Голос звучит тихо, но твердо, хоть во рту крошево из разбившегося стекла.

      Дети, особенно маленькие, очень остро реагируют на состояние матери. Как пористая губка, впитывают наши отчаяние, депрессию, гнев. Поэтому я не имею права терять контроль и орать, как потерпевшая, при Мире.

      Не конфликтую с родителем, хоть желание психануть и вывалить на него гору обвинений взмывает до самых небес. Похороненный давным-давно дух бунтарства возрождается как та самая птица-феникс с моей брошки и расправляет крылья, стряхивая с них пепел.

      У каждого человека есть предел. Он может долго молчать, мириться с несправедливостью и вытерпеть кучу испытаний, а потом сорваться, потому что чай недостаточно сладкий. Или потому что в магазине не оказалось его любимой шоколадки. Или потому что за окном вместо лазурного моря – серый унылый мегаполис.

      – Дурдом какой-то! Стоило этому отбросу вернуться, как ты лишаешься