Эндшпиль Мастерграда. Олег Белоус

называли еще непривычные железнодорожные поезда жители славного королевства Чехии, Силезии и Моравии. Силезцы страшно гордились, что через их земли прошла первая в Европе железная дорога, позволявшая на следующий день добраться к прибалтийскому Гданьску. У входа с важным видом стоял пузатый, в роскошной голубой форме, вагоновожатый. Предъявив купленный билет, Вильчек поднялся по железным ступенькам в вагон.

      Вильчек вошел в отведенную вагоновожатым невеликую комнату. Кожаный диван с высокой и даже на вид мягкой стенкой у одной стены, напротив окна с бархатными шторами по бокам, столик с незажженной мастерградской лампой, у другой стены шкаф до потолка с дорогой посудой и зеркалом мастерградской работы. Не плохо! Не хуже, чем на русской чугунке, но там лампа электрическая.

      Следом за господином зашел слуга. Афанасий положил кожаный сундук с хозяйским добром в шкаф и, повернувшись к Вильчеку, осведомился, не желает ли господин еще чего-нибудь и, получив отрицательный ответ, вздохнул тяжко, как уже не первый раз за последние дни, удалился в вагон для челяди.

      Устроился на мягком диване и закрыл дверь. Вокзальные шум, гам, стали почти не слышны, да и всепроникающий запах сгоревшего угля, казалась, стал не так докучать. Пережитые испытания изменили его, мало что оставили от прежнего Генриха Вильчека: шалопая, любителя блондинок и женского любимца. Усталый прижмур глаз, первая, жесткая морщина изменили внешность, словно он разом стал старше на добрый десяток лет.

      Время от времени глаза его вспыхивали огнем, на губах мелькала горькая усмешка, а затем он снова, впадал в задумчивость.

      Бежать, но куда? С одной стороны, вроде бы напрашивался путь в Российскую империю. Там налаженные связи, приятели, но там оставались и Лопухины. К тому же в такой малости как выдача беглого преступника, император сыну отказывать не станет.

      Значит или к французам, или за океан. В колонии. Так куда же направиться?

      Пронзительно свистнуло, паровоз окутался паром и переполненный людьми разного облика и положения перрон, пополз назад. Сначала редко, потом все чаще застучали колеса, убаюкивающе закачался вагон, и молодой человек невольно вспомнил как начиналась эта печальная история.

      ***

      Все началось месяц тому назад.

      Мажордом, важный и импозантный, как главный герой в концовке мастерградского фильма «Москва слезам не верит», вышел на середину просторного зала, где на высоком потолке, украшенном позолотой, лепниной и росписью, резвились пухлые ангелочки, а вниз свисала, заливая электрическими огнями, люстра уже не мастерградской, а российской работы гусевской хрустальной мануфактуры. Но все равно дальние углы зала терялись в полумраке. За огромными окнами с редкой сеткой переплета виднелась зелень деревьев и темнеющая синева предосеннего, закатного неба.

      Посох глухо ударил об пол, слуга провозгласил басом, достойным церковного певчего:

      – Белый танец, дамы приглашают кавалеров!

      Бал у графа Шувалова