Оливия Лэтам. Джек Реймонд. Этель Лилиан Войнич

тебя. Сам виноват, что женился на маме. Но мама в молодости была, наверно, еще красивее, чем Дженни.

      Он украдкой посмотрел на нее, но Оливия сказала это, по-видимому, без всякого умысла.

      – Мама была намного красивее, чем Дженни.

      – Ну вот и терпи, что у тебя хорошенькая дочь, и благодари судьбу, что их не две. Ты только представь себе, что бы с тобой было, если бы из меня тоже получилась красавица!

      – Как будто это имеет значение! Но если уж на то пошло, то, на мой взгляд, и ты недурна собой.

      – Разумеется. Милая простушка.

      – Будь у тебя волосы и цвет лица, как у Дженни, ты бы все равно не забывала больную мать ради кавалерийских офицеров и модных щеголей.

      – Отец, ты беспокоишься за Дженни? – сразу став серьезной, спросила Оливия.

      – Беспокоюсь? Конечно, нет, если понимать это слово в обычном смысле. Дело не в этом. Дженни всегда выйдет сухой из воды и будет образцом добропорядочности. Такая уж у нее натура. Но видишь ли… мне больно, что у твоей матери избалованная и требовательная дочь, а у тебя – ленивая и эгоистичная сестра.

      – Она не эгоистична, папочка. Просто она еще очень молода, и мама всегда ей потакала. А теперь расскажи мне о маме. По-твоему, ей сейчас хуже?

      – Я и сам не знаю. Доктор ничего не находит, кроме слабости. Но она так подавленна. Ты сама увидишь. Как я рад, что ты наконец дома. Рад за нее и рад за Дженни.

      – А за себя, папочка?

      Мистер Лэтам коснулся руки дочери.

      – Не будем говорить об этом, – сказал он и перевел разговор на другую тему.

      – Между прочим, приехал твой друг, преподобный мистер Грей, и уже приступил к своим обязанностям. Наш старый ректор заявил мне, что взял его только потому, что ты похвально отозвалась о его действиях во время эпидемии. Тем не менее он старался выведать у меня, отвечают ли религиозные воззрения нового священника догматам нашей церкви. Я сказал ему, что для неимущих прихожан важно не то, какого направления придерживается новый священник, а сколько мыла и лекарств сможет он для них раздобыть.

      – Мистер Грей вполне с тобой согласится, отец. Он с готовностью откажется от чтения проповедей в пользу мистера Уикхэма, лишь бы ему разрешили делать врачебные обходы. Вряд ли он искушен в богословских вопросах, но зато сумеет перевязать поврежденную ногу. Я видела, как он с этим справляется.

      – Какая приятная противоположность его предшественнику, который не умел и не хотел работать.

      – Ты говоришь о том светском на вид молодом человеке со скошенным подбородком?

      – Да. У него была склонность цитировать латинские тексты, когда нам надо было что-то решить в отношении канализации. На самом деле он и латыни-то толком не знал, всегда путался в глаголах. А этот новый священник, что он – твой друг?

      – Дик Грей? Да, один из моих самых близких друзей. Я знала его еще задолго до эпидемии оспы, он имел приход в Лондоне и частенько навещал моих больных в Бермондсее[1].

      – Твоей матери пришла в голову одна мысль, – начал мистер

1

Бермондсей – один из районов Лондона.