Читающая по цветам. Элизабет Лупас

обвитый цветами и надежно укрытый под часовней Святой Маргариты, в таинственной природной полости в древней скале. Я могу спокойно погрузиться в уютное черное беспамятство, и никто не узнает, где спрятан ларец – до самого трубного гласа, до самого Судного дня.

      Новая острая боль обожгла меня, и я вновь открыла глаза. Она изо всех сил хлестала меня по щекам, старая гадкая ведьма. Я видела, как ее рука опускается снова и снова, и слышала звуки пощечин, и они обжигали мое лицо, и в такт ударам голова моя моталась на подушке из стороны в сторону.

      – У тебя есть дочь, – прошипела леди Маргарет Эрскин. – Дочь Александра Гордона. Ее уже окрестили – сама королева стала ее крестной – и отныне ее имя Мэри Гордон. Неужели ты так труслива, что хочешь оставить ее сиротой?

      Мэри Гордон. Это имя делало ее существование реальным, а я не хотела думать о ней как о реальности. Мэри Гордон из Глентлити и Грэнмьюара.

      – Она получит Грэнмьюар, – сказала я. – И Глентлити.

      – Ничего она не получит. Грэнмьюар заберет себе граф Роутс, а Глентлити – граф Хантли, а она будет нищей, ей не будет места ни там, ни там.

      Впервые я ощутила нить чувства, зовущего меня обратно, обратно в жизнь. «Грэнмьюар, мой Грэнмьюар, мой сад у моря. Роутс хотел забрать его, но я расстроила его планы, выйдя замуж… О Александр, Александр! Мой любимый, мой муж. Столько крови… И мы тогда ссорились. Мы оба испытывали глупый, нелепый, бессмысленный гнев, а потом блеснул нож…»

      – Твой Грэнмьюар заберет себе Роутс, – повторила леди Маргарет. Она нашла подходящее оружие и теперь собиралась его использовать. – Он выдаст твою дочь за одного из своих вассалов. Или же – кто знает? – она может просто умереть, ведь младенцы умирают так часто. Она Гордон, стало быть, и у Хантли есть право распоряжаться ее судьбой. А они с Роутсом ненавидят друг друга. Так легко ночью, когда все спят, придушить ее подушкой. И тогда Глентлити перейдет к Хантли навсегда.

      Я открыла глаза. Головной убор леди Маргарет скособочился, когда она била меня по лицу, и я увидела в ее волосах седые пряди. Седые пряди в волосах старухи – я видела их недавно, но не могла вспомнить, где.

      – Грэнмьюар мой, – проговорила я.

      – Если ты умрешь, он перестанет быть твоим.

      Я ненавидела ее и не хотела жить дальше – но она была права. Нить чувства, зовущего меня обратно, переплелась с еще одной и еще одной и превратилась в прочный канат, живой, горячий, соединяющий меня с жизнью, тянущий назад.

      – Скажи мне, где ты спрятала ларец?

      В канат вплелась еще одна нить. Откуда же она знает? Никто не знал, кроме Александра и меня. Тетушка Мар и Дженет, возможно, догадывались, но они никогда бы меня не предали. Откуда же леди Маргарет Эрскин, любовница старого короля и мать его побочного сына – претендента на шотландский трон, откуда она, принадлежавшая к миру царедворцев, заговоров и борьбы за власть, знала о том, что я год прятала в Грэнмьюаре, а потом привезла в Эдинбург, чтобы отдать молодой королеве?

      – Я не знаю, о чем вы толкуете, – сказала