Чужой бог. Евгения Берлина

Наверное, ему не хотелось умирать одному.

      Я закричала и упала в забытьи. А к вечеру не стало и отца.

      …Темный южный вечер, и неподвижность ее лица, и мой страх, что я не пойму, пропущу что-то.

      И ее рука на столе, на которую опирается легкое тело. Неподвижность ее тела воспринимается как усилие.

      Она говорит, что было слишком много смертей и поэтому родился уродец – ее сын с большой головой и кривым телом. Его отца тоже убили, потому что он сам много убивал.

      – Сейчас родились другие люди, а тогда время убило многих. Твой дед был добрый человек и убийца одновременно, везде запах крови, – сказала старуха.

      Ее сын выстраивает свое тело согласно существующему в мире порядку: его голова предводительствует маленькому хилому войску тонких рук и ног, ссутулившемуся короткому телу, которое он старательно выпрямляет, и вытянутой шее.

      Уродец презирает окружающий его мир, его слабый мозг ничего не помнит, оттого ему легко презирать и быть счастливым.

      Он говорит о том, что надо подчиняться порядку: уродец искусственно прерывает историю чувств. Он продолжает серию убийств – он взялся убивать ненужные, как ему кажется, чувства.

      – Существует порядок, не нами установленный. Мы должны только подчиняться и быть счастливыми, – говорит он невнятно. – Подчиняться и быть счастливыми.

      На принадлежащем старухе куске земли неправильной формы уродец идет по ярко-зеленой траве. Он падает, я тороплюсь ему помочь подняться, но, подбежав, вижу, как он, весь в крови, смеется. Вместе со мной подходит старуха.

      – Ему не больно, – говорит она. – Мертвые всегда рождают уродцев.

      И смотрит неожиданно ясно и строго.

      Старуха говорит, что вчера в клубе пели революционные песни, ее нарядили во все красное – она представляла революцию. Она смеется, ей вторит уродец:

      – Дура, это было давно, ты забыла…

      Старуха вдруг плачет, смех сползает куда-то в сторону, отчего ее лицо огромно и расплывчато.

      – Я не помню. Они пришли и убили время, – говорит старуха. – Их было много.

      Сынок

      Побили в драке ее сына, и мать пошла в школу жаловаться. По дороге она повторяла фразу, которую собиралась сказать учительнице: «Вот, сынка побили, разве ж этому учите».

      Сынок был бедовым, мать и сама порой била его, но тут пошла жаловаться.

      «Мы тоже с правами, – думала она. – А если он без отца, то с матерью».

      Ей хотелось встретить знакомых, чтобы высказать им свою обиду, но люди встречались все незнакомые и сердитые.

      «Люди нынче, – с тоской размышляла она. – Злые, как японцы».

      В школе она прежде всего разыскала техничку Валю, давнюю свою приятельницу.

      – Вот, – громко сказала мать. – Я жаловаться иду. Рубашку порвал, штаны порвал.

      Они помолчали. Техничка Валя, сама бездетная, жалела ее.

      – Каких только не рожаете, – сказала она. – Ума не купишь.

      Потом она показала, как найти учительскую.