Судьба, значит…. Николай Соляник

хвалили, ставили в пример. А как-то на совместных с гэдээровским батальоном связи соревнованиях по стрельбе командир его вручил ему какой-то приз и спросил при этом, не сибирский ли он охотник.

      – Нет, – отвечал Маркин. – Я из Ярославля.

      – Ярославль, Ярославль! – закивали он, деля вид, что знает такой город.

      Угощали нас наши гэдээровские коллеги сигаретами, кругленькими, с фильтром, а мы их – своими, махорочными.

      – Гут, гут, – задыхаясь, кивали они.

      Мы с ними – ровесники: по двадцать с хвостиком. И, значит, их и наши деды и отцы, по крайней мере, многие и многие из них бились в войну один против другого. А сегодня мы, внуки и дети их, рассевшись на пригорке, вместе раскуриваем сигареты…

А еще был случай…

      Случай вообще нелепый, если не сказать – комичный.

      Прибыли мы на учения. Тут же, естественно, сбежалась местная немчура:

      – Абцайт! Абцайт!» (Значок! Значок!).

      Дело обычное. У каждого из нас на такой случай всегда была припасена пилоточная звездочка или погонная эмблема: «Бит-те!» (Пожалуйста!)

      Ну и занялись своими спешными делами: антенны, движки, кабельные, телефонные сети.

      Примерно через час – общее построение, как это принято было после разворачивания узла связи. Суть построения – проверка наличия документов (военный, комсомольский билеты), снаряжения: автомат, подсумок с рожками, противогаз. И тут выясняется: рядовой Стежкин – без автомата. Боже! Больно на него глядеть было: сиротинушка, да и только.

      Комбат Ермолаев – в бешенстве. Его и без того пепельно-серое лицо стало черным.

      – Где автомат? – за шкирку Стежкина.

      Тот, трясясь, объясняет:

      – Примкнул в кабине «уазика». А куда потом делся, не знаю…

      – Разжалую! – сатанеет комбат, имея в виду, конечно же, не Стежкина (рядового-то!), а его непосредственных командиров: начальника радиостанции, взводного. – Прочесать лес!

      Прочесали. В одном, другом направлении, заглядывая под каждый куст. Нет автомата. И все больше убеждались: увели. Те самые пацаны, что накануне толкались тут. Зачем, с какой целью увели? Автомат-то не игрушка. Возможно, вертелась мысль, сделали они это по назиданию кого-то из старших, из числа тех, кто люто ненавидел и ГДР, и СССР. А таковых было немало. И называли они нас не иначе, как оккупантами.

      В общем, все более очевидным становилось, что надо обращаться в полицию.

      – Никакой полиции! – отрезал комбат Ермолаев. – Окружить лес! Не дать им уйти!

      Глупее ничего нельзя было придумать. Ведь за это время пацаны (а уже никто не сомневался, что это их рук дело) дважды, трижды могли выйти из леса. Комбат, видимо, и сам понимал это, но сработала в нем чисто армейская логика: нужно предпринять все возможное, пусть и явно бесполезное, дабы впоследствии не быть обвиненным в бездействии. Своего рода инстинкт самосохранения.

      Ермолаев… Почти Ермолов. По крайней мере, стремился походить на легендарного генерала времен Отечественной войны 1812 года, более