На берегах Невы. Ирина Одоевцева

ни в чем не бывало говорит о движении на парижских улицах и как трудно их пересекать.

      – А у нас теперь благодать, иди себе по середине Невского, никто не наедет. Я стал великим пешеходом. В день верст двадцать делаю. Но и вы ходите совсем недурно. И в ногу, что очень важно.

      Я не заметила, что иду с ним в ногу. Мне казалось, напротив, что я все время сбиваюсь с шага.

      Возле пустыря, где прежде был наш Бассейный рынок, я останавливаюсь. Раз Гумилев живет на Преображенской, ему надо здесь сворачивать направо.

      Но Гумилев продолжает шагать.

      – Я провожу вас и донесу ваши тетрадки. А то того и гляди вы растеряете их по дороге.

      И вдруг совершенно неожиданно добавляет:

      – Из вас выйдет толк. Вы очень серьезно занимаетесь, и у вас большие способности.

      Неужели я не ослышалась? Неужели он действительно сказал: «У вас большие способности. Из вас выйдет толк»?

      – До завтра, – говорит Гумилев.

      Завтра? Но ведь завтра у него в Студии лекции нет. Только через три дня, в пятницу. Не до завтра, а до после-послезавтра, но я говорю только:

      – До свиданья, Николай Степанович. Спасибо!

      Спасибо за проводы и, главное, за «из вас выйдет толк». Неужели он действительно думает, что из меня может выйти толк?

      Я вхожу в подъезд нашего дома, стараясь держаться спокойно и благовоспитанно. Я не позволяю себе оглянуться. А вдруг он смотрит мне вслед?

      Но на лестнице сразу исчезают моя сдержанность и благовоспитанность. Я перескакиваю через три ступеньки. Я нетерпеливо стучу в дверь – звонки давно не действуют.

      Дверь открывается.

      – Что ты так колотишь? Подождать не можешь? Пожар? Потоп? Что случилось?

      – Случилось! – кричу я. – Случилось! Гумилев! Гумилев…

      – Что случилось с Гумилевым?

      – Гумилев меня проводил! – кричу я в упоенье. Но дома меня не понимают.

      – Ну и?..

      Как «ну и…»? Разве это не чудо? Не торжество?

      Я бегу в залу, кружусь волчком по паркету, ношусь взад и вперед большими парадными, «далькрозированными» прыжками, чтобы как-нибудь выразить свой восторг. И вдруг на бегу поджимаю ногу и падаю навзничь. Этому меня тоже научила ритмическая гимнастика. Это совсем не опасно. Но мой отец в отчаянии:

      – Сумасшедшая! Спину сломаешь. Довольно, довольно!.. Успокойся!..

      Но я ничего не слышу. Я в экстазе, в пароксизме радости.

      Такой экстаз, такой пароксизм радости я видела только раз в моей жизни, много лет спустя, в фильме «La ruée vers l'or»[5] – Чаплин от восторга выпускает пух из подушек и, совсем как я когда-то, неистовствует.

      Успокойся!.. Но разве можно успокоиться? И разве можно будет сегодня ночью уснуть? И как далеко до завтра, до после-послезавтра!..

      Но уснуть все же удается. И завтра очень скоро наступает. И в Студии все идет совсем обыкновенно – лекция Чуковского. Лекция Лозинского. И вот уже конец. И надо идти по той самой дороге, где вчера…

      Я нарочно задерживаюсь, чтобы одной возвратиться домой, чтобы все снова пережить.

5

«Золотая лихорадка» (фр.).