Пуританин. Олег Автомонов

что ресницы скоро отрастут заново, и что будут они еще длиннее и красивее, чем сейчас:

      – Даже не сомневайся, Олег!

      После операции глаза мои были завязаны бинтами. Я отходил от наркоза в полной темноте. Но если честно, то мне не было страшно. В те времена не было этих пугающих историй про то, что в случае неудачной операции на глазах люди теряли зрение. Да и вообще никаких других жутких историй не было. Тогда в детстве, мне казалось, что в жизни вообще нет ничего страшного. Ну, только если в кино, да в некоторых сказках Андерсена. Поэтому очнуться с закрытыми глазами было просто как-то странно и непонятно. Но никакого страха не было. Ни капельки.

      В первый день после операции я услышал голос той девочки из лагеря. Я помню, как она брала меня слепого за руку, и мы гуляли с ней туда-сюда по длинному коридору глазной больницы.

      Потом мне сняли повязку с глаз, и она засмеялась. Она сказала, что я похож на сову.

      – Почему это?

      – Пойдем! – она отвела меня в коридор, к зеркалу.

      Белки моих глаз были абсолютно красные, а вокруг них зеленкой были нарисованы огромные круги.

      – Уху, – сказал я и взмахнул крыльями.

      Она опять засмеялась.

      Мне нравилось, как она смеялась.

      Помню, как сложно было попросить у нее номер телефона. Как сложно было пригласить ее на свидание.

      Это было мое самое первое свидание. Самое настоящее.

      Но оно же оказалось и моим самым первым, самым большим провалом в жизни.

      В тот день мы с ней просто прошлись по городу. И не проронили ни слова. Словно у нас было какое-то дело в одном конце города, а жили мы в другом. И дело у нас было настолько серьезное, что о нем и обмолвиться было нельзя. И ни о чем другом тоже. Помню только, как мы в этой полной тишине съели по одному мороженому. И больше ничего не помню. Ну, кроме жары. С тех пор я ее и не переношу. Свидание мы устроили в два часа дня. В самое пекло… Не знаю, почему так вышло. Вроде у нее были какие-то неотложные дела. И только в воскресенье в два часа дня у нее было свободное время.

      Так странно, но до этих двух часов дня нам с ней всегда было легко друг с другом. Я шутил, она смеялась. Она говорила. Я внимательно слушал. Я бывал у нее дома. Был знаком с бабушкой, с младшим братом, с ее птицами и котом. Утром я встречал ее у дома, и мы вместе шли в школу. В школе иногда пересекались на переменах. Нам всегда было о чем поговорить. Но как только я пригласил ее на свидание, все сразу же изменилось.

      Помню, как мы в тот день, дошли до ее дома. И я наконец-то увидел ее глаза. Там тоже было что-то такое, чего я раньше никогда не видел. Может, не замечал?

      Мы молча попрощались у ее подъезда.

      Она медленно приподняла руку и своей ладонью сделала два движения: «Пока!». Я сделал то же самое. Она улыбнулась. Мне нравилось, как она улыбалась.

      После того первого свидания я не мог ей позвонить неделю. А когда решился и позвонил, трубку взяла ее бабушка и удивилась:

      – А она тебе разве не сказала?

      Катя Ледуховская уехала из страны со своими родителями утром, на следующий день после нашего