Бедный Рюрик. Владислава Николаева

который, дай бог, будет тебе богом дан – как ты примешь, что обязательно найдётся тот, для кого он ублюдок?

      Игорь повторял про себя, что это провокация. В следующий момент он увидел свои пальцы, сжимающимися на вороте куртки с шипами.

      – Тихо-тихо, – на лице Богдана не было страха, не было насмешки, он вдруг погладил Игоря по руке. – Нет-нет, не беспокойтесь… если вам нетрудно, поднимите папку, в ней важные документы… нет, ни к чему звать на помощь, мой знакомый держит себя в руках, трогать его не надо…

      Интонация полукровки резко переменилась:

      – Я сказал не трогать его. Дай папку сюда. Занимайтесь своим делом, вас это не касается.

      Папку вернули. Толпа за спиной рассеялась. Игорь неверяще осознал невероятное – Стол выполнил приказ полукровки. Бессмертный прорвался сквозь застившую глаза тьму и в упор посмотрел в глаза Богдана. Что значил его взгляд? Что это было за выражение? Сердце бухало по рёбрам. Что за выражение? Что за эмоция? Игорь тяжело дышал.

      Богдан смотрел с жалостью. У Игоря опали руки. С откровенной жалостью.

      Игорь почувствовал, что ублюдок видит в нём идиота. Это было так нелепо, что бессмертный растерял все резкие слова, какими мог бы привести зарвавшегося безродного в чувство.

      Полукровка не оправил куртку.

      – Ты не слышишь, – вздохнул он. – Не слышишь. Я вышел купить гостинец своим девчонкам. Думал, судьба нас свела… Но ты не слышишь. Держи свои бумаги. Будь здоров.

      Богдан развернулся и ушёл в дождь.

      Светлый

      Дело шло к весне. Тепло расплывалось по воздуху ароматами разбухших почек, талого снега и лёгким дымком. Почему пахнет жжёным осенью – понятно, сейчас – нет. Рюрик не понимал. Дух весны тем не менее был приятен, от него наполнялись цветом побледневшие за зиму лица, хотелось вдыхать его снова и снова, вдыхать и вдыхать.

      Что за волшебное зелье выдыхала земля? Отчего бетонные стены переставали казаться тусклыми и холодными, грязь под ногами отвратной, облупленная краска на гаражах из знака увядания эволюционировала в затейливое кружево украшения. Светлячки фонарей в ощерившихся битых плафонах маленькими маяками вселяли надежду на скорое лето, звали прохожих домой, в высотки с зашторенными окнами.

      Рюрику больше нравилось снаружи. Розовая щель между землёй и ночью завораживала бессмертного. Земля была стеной, а ночь дверью, за неё закатывалось Солнце. Рюрик провожал светило каждый день с последнего снегопада. Бесполезно было бы спрашивать его, как он определил, что тот снегопад был последним до зимы. Сначала бы он только фыркнул – эка невидаль, какой-то снегопад, потом бы задумался – действительно, как же он тогда сообразил, потом – растерялся бы – а почему вы, собственно, спрашиваете, а потом – забыл бы.

      Он не любил холод и сырость, но весна была так обаятельна.

      Капало с крыш, ревело в водоотводах, гремело в канализационных стоках, хлюпало под ногами, вторя хлюпали носы. Паучьи лапы деревьев обнажённо дрожали на ветру. Колпачки почек только наметились, а корни ещё прятались под грязным покрывалом