Мемуары знатной дамы: путь от фрейлины до эмигрантки. Из потонувшего мира. Мария Клейнмихель

русификацию их до крайности, Шувалов придерживался противоположного мнения. По окончании заседания великий князь ядовито сказал: «До свидания, господин барон». Граф Шувалов низко поклонился и ответил, не менее ядовито, по-польски: «До свидания, ясновельможный пан», что служило намеком на ту политическую роль, которую молва несправедливо приписывала великому князю в 1862 году, в бытность его в Польше.

      После кражи в Мраморном дворце Шувалов прибыл к великому князю. Как он мне лично передавал, его намерения были самые благожелательные. Он хорошо знал, что ему придется разбить сердце отца, и душа его была исполнена сочувствия. Весьма бережно сообщил он великому князю, что полиция уверена в том, что бриллианты похищены Николаем Константиновичем. Он прибавил, что это обстоятельство должно во что бы то ни стало быть заглажено и что он нашел лицо, согласившееся за большую сумму денег взять на себя вину. Он умолял великого князя исполниться к нему доверия и содействовать ему для избежания скандала. Великий князь не понял добрых намерений Шувалова и, обругав его, сказал: «Вы все это изобрели лишь для того, чтобы распространять клевету о моем сыне, ваша жажда мести хочет его обесчестить. Я позову Николая, и посмейте в его присутствии повторить ваши обвинения». Шувалов стал тоже резок и повторил перед великим князем Николаем свои обвинения. Последний разыграл роль возмущенного, стал очень дерзким с графом Шуваловым, и тот покинул кабинет великого князя, чтобы никогда уже туда не возвращаться.

      Почти в то же время арестовали капитана Ворпоховского, адъютанта и неразлучного спутника Николая Константиновича, человека распутного, развратившего великого князя. После недолгих уверток он сообщил, что великий князь передал ему бриллианты с поручением отвезти их в тот же вечер в Париж. Александру II было доложено об этом происшествии, так как далее скрывать его было невозможно. Была назначена комиссия под председательством графа Адлерберга, на которой было решено признать великого князя душевнобольным и одновременно – совершенно непоследовательно – лишить его воинских отличий и звания почетного шефа полка. Много врачей и офицеров было к нему приставлено для надзора за ним, и, так как они были материально очень обеспечены, в их интересах было не желать никаких изменений в положении вещей.

      Я имела случай прочитать несколько слов, написанных обвиняемым и оставленных им на письменном столе. Эта записка переходила из комиссии в комиссию, и в ней хотели видеть доказательство его умопомрачения. Это было незаконченное прошение, начинавшееся следующими словами: «Безумен я или я преступник? Если я преступник, судите и осудите меня, если я безумен, то лечите меня, но только дайте мне луч надежды на то, что я снова когда-нибудь увижу жизнь и свободу. То, что вы делаете, – жестоко и бесчеловечно». Но над его челом собирались темные тучи. Неосторожные слова, произнесенные им, дошли до императора Александра II, который в них увидел доказательство наличия революционных