Чужой. Константин Александрович Алексеев

станет зябко, можешь зайти в притвор погреться. Или вон, – он кивнул на старушку, которая наблюдала за нами. – Баба Варя тебя чаем напоит в трапезной. Хочешь?

      – Не, пока не хочу.

      – Ну сам смотри.

      Отец вновь скрылся за дверями. Выждав момент, я вновь тихо проскользнул за ним. Вначале потерял, а потом все-таки узрел его, стоящим справа у какой-то большой иконы.

      Впрочем, вскоре я отвлекся от наблюдения за отцом. Вокруг творилось нечто таинственное. Вначале хор запел что-то протяжное. Слух различил только слова: «Иже Херувимы…». Откуда-то сбоку вышли тот самый поп и еще один мужик с бородой и в стихаре. Нет, разумеется, тогда мне не было ведомо, что это одеяние называется стихарем, а широкая лента через плечо – орарем. В руках у каждого было по золоченой чаше. Потом поп что-то произнес нараспев, кажется, про Патриарха и страну, но не советскую, а почему-то Российскую. После оба исчезли за вратами.

      Потом все, кто был в храме, вдруг запели: «Верую! Во единого Бога…». Вышедший на возвышение тот самый бородатый дядька в стихаре и ораре взмахивал рукой, словно дирижировал. Потом он исчез и через какое-то время вновь появился, опять поднял ладонь, и все дружно грянули: «Отче наш!»

      Я потерял счет времени. Прижавшись в уголке у притвора, глядел во все глаза, испытывая какое-то странное счастье, охватившее меня целиком, не сводя взгляда с резных створок врат, перед которыми горела свечка на подставке.

      Я не засек момента, когда она исчезла. Тотчас же врата медленно открылись, и оттуда вышел священник, держа в руках уже знакомую золоченую чашу. Двое помощников в стихарях растянули под ней длинное ярко-красное покрывало. Поп нараспев прочел какую-то молитву, а затем народ, выстроившись в очередь, потянулся к нему.

      Первыми поспешили мамы с маленькими детьми. Подносили совсем крошечных, подводили тех, что постарше, и каждый что-то отведывал с длинной золотистой ложки в руках священника. А все остальные в это время беспрестанно пели: «Тело Христово примите!».

      После ребятишек пришел черед взрослых. Подошел и мой отец. Сложив крестом руки на груди, вкусил что-то с ложки, потом поцеловал чашу и отправился в сторону, где стоял небольшой столик и там та самая баба Варя разливала из чайника что-то в маленькие плоские чашечки.

      Это было совсем близко, потому я все видел до мельчайших подробностей. Как батя взял с блюда маленький кусочек белого хлеба. Запил его из чашки. Широко перекрестился. Затем повернулся и в этот миг заметил меня.

      Поначалу я испугался, что отец заругает за то, что подглядываю, но он лишь улыбнулся:

      – Не устал? Подожди еще чуть-чуть, скоро литургия кончится.

      Потом на возвышение вновь вышел священник и начал говорить что-то про сегодняшний праздник, про Богородицу, которую совсем маленькой девочкой в этот день ввели в Храм, про то, что это все было еще одним предвестием скорого пришествия Спасителя, и еще много чего таинственного и непонятного. Затем кто-то начал читать какую-то длинную и бесконечную