Третье небо. Андрей Валерьевич Васютин

смогу купить Золгенсму.

      Золгенсму.

      Ту самую таблетку в невозможные два миллиона долларов. Чтобы поставить, наконец, Альку на ноги.

      Да. Приходится поработать ногами, чтобы подарить ноги дочери.

      Другого варианта у меня нет.

      Так и будет.

      А если не выиграю…

      Нет, даже думать про такое…

      Не выиграю – продолжу сидеть в этой заднице: без денег, без контрактов, без известности.

      Без перспектив.

      И с Алькой… Которая молча смотрит снизу, и уже не спрашивает, за что ей такое, и почему. Большая стала. Большая. Умничка моя.

      И даже не факт, что сидеть-то буду. Через два месяца на место главного тренера приходит этот урод… он не даст мне ничего сделать. Хоть гражданство меняй. Или в школу учителем физкультуры иди.

      По дыханию понятно, что сосед скоро отвалится. Уже на этом круге, может быть.

      Всё, что нужно сейчас – смотреть в спину Борзова. На его лопатки. Раз. Раз. Раз.

      Нормально.

      Шаг в шаг, ритмично: только ритм не даёт сдаться, он держит, гипнотизирует, вовлекает; ритму подчиняешься, заставляешь себя быть внутри него, потому что он тащит. Ритм – как скелет забега. Всё держится на нём. Тренировки, питание, экип, подводка – всего лишь прилагающееся к ритму мясо.

      Всю дистанцию – за исключением финиша – нужно идти на ритме.

      Это как танец. Танец горящих лёгких, деревянных ног и заволакивающей обзор тьмы.

      Ну а потом.

      Потом, когда уже умер. Когда каждый шаг и вдох – агония. Натуральная, разрывающая клетки тела агония.

      Вот тогда нужно прибавить. Отключить страх. Отключить голову.

      И ввалить на все. А потом – сверх этого. И добавить.

      Я так и сделаю.

      Все идут негативным сплитом: сейчас, на середине второй пятёрки уже подбирают десятую за десятой. Терпят.

      Терпите. Не поможет. Я всё равно перетерплю.

      Борзов обходит второго. Подтаскивает меня к Лёхе. Я цепко держусь за его спиной.

      Очень.

      Очень тяжело.

      Только бы не накатило безразличие; это случается: когда ломаешься вдруг, внезапно. Ломаешься, отпускаешь ноги, идёшь, дышишь, размахиваешь руками. Упираешься в колени. Хватаешь воздух. Смотришь исподлобья в стремительно уходящие спины. Сердце колотит. Слёз нет. Отчаяния нет. Мыслей нет. Всё это придёт потом. Позже. А в этот момент – только тугое безмыслие, словно балансируешь на гребне бархана, и с правой стороны его рутинные тренировки, заботы, обязанности: то, что называется жизнью, а с левой смерть.

      С левой – смерть.

      Такое со мной было.

      Больше не будет.

      Спину Лёхи я знаю. Знаю её наизусть. Сразу могу сказать, сколько он ещё сможет терпеть. Мы с ним – сколько? Да вот эти девять лет. Так и бегаем.

      И если я сегодня сделаю его… а я сделаю… То всё. Ему можно будет вешать шиповки на гвоздь. Девять лет насмарку. Без контрактов, без перспектив. И Светка уйдёт от него. Это точно. Она сама мне как-то сболтнула. Тогда, в тот раз. Когда мы… Да неважно.

      Что ж.

      Извини, брат.

      Извини.

      Твоё «хочу»