На западе без изменений. Эрих Мария Ремарк

мной: они изгибаются как штопоры и растут, и растут, и с ними волосы на распадающемся черепе, как трава на хорошей земле, точно как трава, как это так только возможно –?

      Мюллер нагибается. «Мы принесли твои вещи, Франц.»

      Кеммерих показывает рукой. «Кладите их под кровать.»

      Мюллер делает это. Кеммерих опять начинает про часы. Как только его успокоить, унять его недоверчивость!

      Мюллер выныривает назад с парой кавалерийских сапог. Это прекрасная английская обувь из мягкой, жёлтой кожи, которая достаёт до колена и целиком доверху шнуруется, вожделенная вещь. Мюллер в восторге от их вида, он прикладывает их подошвы к собственным скрюченным сапогам и спрашивает: «Ведь ты хочешь забрать сапоги с собой, Франц?»

      Все трое одновременно мы думаем: будучи здоровым, он мог бы сам их носить, они были бы для него прямо бесценны. Но, как теперь понятно, большая жалость, что они останутся здесь; – потому что санитары, конечно, сразу их утянут, если от умрёт.

      Мюллер повторяет: «Ты же не хочешь их здесь оставить?»

      Кеммерих не хочет. Это его лучшая вещь.

      «Мы же можем их обменять», снова предлагает Мюллер, «здесь снаружи, на то, что нужно.»

      Но Кеммерих не соглашается.

      Я наступаю Мюллеру на ногу; он с сомнением кладёт прекрасные сапоги снова под кровать.

      Мы ещё немного разговариваем и потом прощаемся. «Будь здоров, Франц.»

      Я обещаю ему, завтра снова прийти. Мюллер говорит тоже самое; он думает о шнурованных сапогах и поэтому хочет посторожить.

      Кеммерих стонет. У него температура. Мы ловим на улице санитара и говорим ему, чтобы он сделал Кеммериху укол.

      Он отказывается. «Если мы каждому будем колоть морфий, нам его нужны бочки полные –

      «Ты хорошо ухаживаешь только за офицерами», с ненавистью говорит Кропп.

      Я быстро лезу к себе за пазуху и сперва даю санитару сигарету. Он берёт её. Потом я спрашиваю: «Ты вообще можешь это сделать?»

      Он обижен. «Если вы не верите, что спрашиваете меня – «

      Я вдавливаю ему ещё пару сигарет в руку. «Сделай нам одолжение –

      «Ну хорошо», говорит он. Кропп идёт вместе с ним, он не верит ему и хочет видеть. Мы ждём снаружи.

      Мюллер снова начинает про сапоги. «Они бы мне идеально подошли. В этих лодочках катиться мне как перекати-поле. Ты думаешь, что он выдюжит до утра после службы? Если он ночью отойдёт, увидим мы сапоги – «

      Альберт приходит обратно. «Что думаете? –«спрашивает он.

      «Пропал», говорит Мюллер окончательно.

      Мы идём к нашим баракам назад. Я думаю о письме, которое я завтра должен написать матери Кеммериха. Мне зябко. Мне хотелось бы выпить шнапса. Мюллер нащипывает травы и потом жуёт. Вдруг маленький Кропп выкидывает свою сигарету, дико топочет потом смотрит кругом вокруг себя, с развязным и расстроенным лицом, и бормочет: «Срань проклятая, это проклятая срань».

      Мы идём дальше, долго. Кропп успокаивается, мы знаем это, фронтовое бешенство, с каждым бывает. Мюллер