Брехня. Сергей Малицкий

два пса, состоявших словно из одних мышц, обнюхивали гостя, судорожно пытавшегося закрыть за собой калитку, чтобы не пострадал никто за пределами усадьбы Стечкина, Илюха изо всех сил старался их не бояться. А когда обнюхивание закончилось, и охранники побежали по своим делам, продираясь между зеленых столбов туи, Илюха с облегчением выдохнул и зашагал по гранитным плиткам на зады.

      Стечкин был небрит и хмур. Судя по стоявшему между станков разобранному дивану, накрытому пледом, он действительно спал в мастерской. Приобняв Илюху, Борька похлопал его по спине и протянул руку, в которую Разливахин тут же вложил четвертинку и пакет с колбасой и хлебом. Пакет Стечкин бросил на стол, на котором и этого хлеба, и слегка подвядших на блюдах кусков колбасы и сыра было предостаточно, а пробку с четвертинки сорвал и тут же опрокинул ее в украшенный золотыми зубами рот.

      – Все, – с облегчением выдохнул он, бросая пустой бутылек в мусорный бак. – Я снова жив и готов… к обороне. У нас с тобой, друг мой Илюха, говорящие фамилии. Я – Стечкин, – тут Борька изобразил стреляющего из пистолета ковбоя, – а ты Разливахин. Только разливаешь ты что-то в мелкую посуду.

      – А вот! – с хитрой улыбкой протянул Стечкину бутылку «Божьей росы» Илюха.

      – Так это же совсем другое дело! – обрадовался Борька. – Мать моя женщина, светлая тебе память, это ж та самая! Родная! Патриотическая, можно сказать! Где взял?

      – Было, – неопределенно ухмыльнулся Илюха. – Последняя.

      – Крайняя, – поправил его Стечкин, любовно поглаживая бутылку. – А дело-то у тебя какое?

      – Так вот же, – подмигнул школьному приятелю Илюха. – У тебя в руках.

      – Ну? – не понял Борька и строго посмотрел на Разливахина. – И чо?

      – А ты открой, – посоветовал Илюха. – Сразу и поймешь!

      – Это что? – напрягся Стечкин. – Не то, что в самолеты запрещают проносить? Ты что притащил-то?

      – Боря, – замотал головой Илюха. – Я ж работал водилой на этом заводике. Пять лет назад, да. Это я сейчас на швейке. Это Шмалёвская водка, только она какая-то… премиальная, что ли. Я только что был у художника Андрюхи, ну, ты знаешь. Он открыть не смог! Силы не хватило! Захрясло или что, но внутри-то настоящая водка!

      – Андрюха не смог открыть? – усомнился Стечкин. – У него же лапища, как у медведя, только без когтей.

      – Зато у тебя когти, – хихикнул Илюха. – Станки в смысле. Может, зажать в тисках, да… спилить горлышко. У тебя болгарка есть?

      – Болгаркой? – ошалел Борька. – Бутылку водки? Ты охерел, что ли? А ну-ка…

      Он снова схватил бутылку, крутанул ее один раз, другой, согнулся над диваном, напрягся, даже сунул в рот, попытался прикусить пробку и с ошалевшим выражением лица снова посмотрел на Илюху:

      – А я думал, что ты гонишь!

      – Диковина! – подтвердил Разливахин.

      – А если по-гусарски? – прищурился Стечкин. – Знаешь, как гусары шампанское открывают?

      Борька