Красная карма. Жан-Кристоф Гранже

опять взбунтовались!

      – Лишать Кон-Бендита вида на жительство было довольно глупой затеей.

      – Да тебе, как и мне, прекрасно известно, что, если бы не он, эти ребята придумали бы любой другой повод. Когда-нибудь они начнут митинговать из-за того, что кто-то из них поскользнулся в луже.

      С этим Мерш был согласен: предлоги для манифестаций день ото дня становились все смехотворнее. Единственным стоящим поводом для жестокости этих погромов была… именно сама жестокость. Страстное желание крушить, топтать, уничтожать этот мир, который душил их свободу, – вот что заставляло молодежь действовать…

      Толстяк кончил бриться и начал протирать лицо лосьоном Aqua Velva, похлопывая себя по щекам, как рекомендовалось в рекламе.

      – Послушай меня, – сказал он, натягивая рубашку (Мерш следил за его толстыми пальцами, ловко застегивающими пуговицы). – Люди уже согласны с тем, что этот студенческий разгул превзошел по варварству все, что мы доселе видели.

      – Хочу тебе напомнить: я там был.

      – Вот именно, что был! Необходимо остановить этих погромщиков, и поскорее. Мне нужны их имена! Нужны адреса, семейное положение и прочая хрень! Хочу увидеть их за решеткой – здесь, в Божоне. Потому что, если их не остановить, они разгромят Париж, а заодно и Пятую республику!

      «Очень надеюсь!» – чуть не сказал Мерш, но вовремя прикусил язык. После Алжирской войны он напрочь лишился патриотического духа, каким его изображал голлистский режим. Но при этом он был социалистом по убеждениям, как другие бывают католиками или франкмасонами. Словом, дискуссии тут бесполезны.

      – Устроить облаву. И всех без разбора – хулиганье, погромщиков, ясновидцев – словом, тех, кто ведет эту городскую герилью, – отправить за решетку! Когда зачинщики окажутся в камерах, волнения затихнут сами собой. Ты знаешь, что сегодня днем Помпиду встречается с профсоюзными деятелями?

      Жан-Луи кивнул. Он молил Бога, чтобы все участники встречи разругались и переговоры зашли в тупик, но остерегался Помпиду. Этот человек – активный и умный политик – был готов предоставить противникам неограниченные политические свободы, чтобы восстановить покой в стране.

      – О’кей, – сказал он. – Я этим займусь.

      – Напоминаю тебе: полицейская облава!

      Приоткрыв дверь, Мерш даже вздрогнул: он сразу угодил под лавину воплей, скрипа сотрясаемых решеток, кашля, ругательств и вдобавок жуткой вони человеческого пота, удушливого запаха газа и табачного дыма.

      Дом № 208 по улице Фобур-Сент-Оноре, где размещался Идентификационный центр Божона, напоминал парижские здания, реквизированные нацистами во времена Оккупации. Эта бывшая больница, заброшенная с тридцатых годов, время от времени служила силам правопорядка тюрьмой для политических заключенных – как это было в 1961 году.

      Мерш пересек главный зал, не обращая внимания на сотни задержанных этой ночью, которые что-то выкрикивали из-за решеток.

      В центре зала на горизонтальном щите красовалась огромная карта Парижа: каждую ночь на ней передвигали фигурки,