Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года. Кристина Шпор

оппозиции превратить ГДР в демократическую и преобразованную социалистическую страну казалось совсем близкой – на расстоянии вытянутой руки, – как писал комментатор Тимоти Гэртон Эш, поменяв местами буквы Г и Д в названии страны, – она все равно была мертворожденной. Переговоры за круглым столом были намечены на 7 декабря, но за предшествовавшие им четыре недели еще 130 тыс. человек эмигрировали в ФРГ. В Лейпциге понедельничные демонстрации проходили под лозунгом «Германия – единое отечество», который впервые раздался 13 ноября; а неделей позже лозунг «Мы – народ» (Wir sind das Volk) трансформировался в «Мы – один народ» (Wir sind ein Volk). В ГДР открытие страны Западу и перспективы объединения создавали главное отличие от Венгрии и Польши. Венграм и полякам приходилось выдумывать альтернативное будущее для самих себя; восточным немцам достаточно было взглянуть на уже существующую реальную альтернативу у своего порога: процветающее, функционирующее западногерманское государство, управляемое соотечественниками. И они так и сделали. Как заметил Гартон Эш, это было и шансом, и трагедией Восточной Германии одновременно, потому что «границы социального самоопределения и национального самоопределения – не одно и то же»431.

      Имело важное значение и то, что национальная история Германии имела обширные последствия. Когда сегодня мы говорим о падении Стены, в нашем сознании возникают образы Бранденбургских ворот и людей, танцующих на Стене. Но фактом является то, что Ворота находились на ничейной земле: они не были пунктом перехода через границу и после той исключительной ночи 9 ноября оставались закрытыми еще шесть недель. И только 22 декабря Стена открылась через Ворота. Это – напоминание о том, что СМИ иногда бывают и катализатором, и формирующей силой, и множителем событий. Всего за одни сутки заголовки перешли от «ГДР открывает свои границы с Федеральной Республикой» (10 ноября) к «Стена и колючая проволока больше не разделяют» (11 ноября). Один локальный момент, при том произошедший, возможно, случайно, был быстро превращен в событие универсального значения. Но, как опыт обретения свободы через преодоление физического разделения, конец Стены имел значение и резонанс, быстро распространившийся далеко за пределы Берлина.

      В самом процессе внимание быстро сместилось с политиков (особенно это касалось Шабовски и его провальной пресс-конференции), привыкших делать историю методом проб и ошибок, на рассказ о простых людях, совершающих революционные изменения. И еще, даже говоря еще более абстрактно, по мере того как политики ГДР и западные журналисты, на самом деле вершившие события той ночью, были вычеркнуты из истории, «падение Стены» стало волшебным и чрезвычайно символическим моментом истории. Танцующие на Стене у Бранденбургских ворот стали настоящим символом свободы для 1989 г. точно так же, как на другом краю политического спектра стал символом репрессий человек, вставший перед танками на площади Тяньаньмэнь

431

Hans-Hermann Hertle Die Berliner Mauer: Biografie eines Bauwerkes Ch. Links 2015 p. 102; Garton Ash The Magic Lantern pp. 69, 74.