Верст. Позывной «Верст». Юрий Каранин

не понимал своего состояния. Не ранен, ни голова, ни руки-ноги не болят, а, все одно, предательская слабость превращает его в нечто, напоминающее растение. А это – самое последнее дело – ощущать ее, и не понимать, что с тобой происходит?

      Кто-то сказал: «Я мыслю – значит, я существую». Ну, правильно. Я СУЩЕСТВУЮ. Вопрос: где, и кто я? И где моя память? Она всегда выкидывает коленца. «Оказывается, вот что я помню, значит, не все потеряно?».

      Последнее – спорно. С памятью и раньше часто бывали проблемы. Бывали, но когда? Да и бывали ли? – Памяти-то никакой нет.

      Бывали проблемы, но бывали и просветления. Когда?

      Он напряг ее, свою память, – и боль грозовыми раскатами поднялась откуда-то снизу и заполнила всю голову.

      «Когда не болит голова». Это понятно. Сейчас она болит – это факт. Сильно болит, хотя терпеть еще можно.

      «А зачем? Ты же умер».

      «А это еще что такое? Почему этот противный голос доносится, как бы, изнутри? Я умер?

      «Непременно умер», – и под нос подсунули непонятное пугающее видение.

      «Так вот оно что? Этого еще не хватало? Но сам же себе и возразил: «А ты чего ожидал? Тебя же предупреждали. Или и это забыл?».

      Если предупреждали, то такое забыть не возможно.

      Его извлекают из земли, – могилы, стало быть, – подсказывает услужливая память, – …, ну, допустим, – из могилы два монаха. «А почему, только из могилы? Из гроба, наверное? Зачем?».

      – «Обмыть, и завернуть в саван. Так делалось всегда».

      Тогда, понятно. Монахи – это яснее ясного. Это смерть. Но я же мыслю?

      – «Мысли, – кто же тебе мешает. Мысли, сколько угодно, только не мешай им выполнять их скорбную работу».

      – Подождите. Меня же закопают.

      – «Конечно, закопают. Наверху не оставят».

      – Но я же живой.

      – «А это – спорно. Вот придет судья, – он и решит.

      – Понтий Пилат? – Почему-то, на ум приходит только это имя.

      – «Ну, конечно, как только, так сразу, и Понтий Пилат. Думаешь, иных нет?».

      Мысли немного путаются, и из памяти вырисовываются все те же монахи.

      – Зачем они меня сюда принесли?

      – «Излишне сердобольные, – вот и принесли».

      – И часто они так?

      – «Тебя-то это не должно волновать. Принесли – и принесли. Не твоего ума это дело».

      – А если моего? – Но ответа не последовало, а без ответа – какой разговор?

      Но, все равно, от проблем с памятью никуда не деться. И все же, почему он помнит только то, что его, настолько же бессильного, куда-то тащили. Нет, несли, – конечно же, несли – на спине два … монаха. Даже один, а второй шел следом. Память этим, разумеется, не заканчивалась, и не с этого начиналась. Или это и не память, вовсе. И монахи – это не моего ума дело….

      Наверное, монахи – не из памяти? Он уверен, что там были монахи, он уверен, что его кто-то нес на спине по шатким мосткам, и не по одним, а по веренице мостков, – это как пить дать. Ага! Память расширяется! Ура!

      Наверное, он потратил много сил на свою память, поскольку