Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб. Борис Конофальский

малец, а ты случайно не слышал, как этот нервический синьор оскорбил представителя закона при исполнении служебных обязанностей?

      – Как же не слышать, он орёт на весь рынок. Конечно, слышал. Он называл вас свинством и идиотами. А ещё козлами, скотами и дубинами.

      – Как ты смеешь? – аж завизжал от злости синьор. – Маленькое носатое ничтожество. Как ты только осмелился?

      – В случае чего могу быть свидетелем, – спокойно заявил Пиноккио.

      – Какое нахальство, – приличный синьор даже затрясся, – я не называл козлами и скотинами. Это какая-то комедия. Я – писатель. Как вы смеете? Вы жуликов должны ловить, а не над интеллигенцией издеваться.

      – Вот мы и ловим, – сказал толстый, беря писателя за шиворот, – тебя, подлеца, уже поймали. Наш околоточный тебе покажет, поддонку, как обзывать скотинами блюстителей закона. Это тебе, брат, не шутки.

      – Но я не обзывал, – чувствуя на своём воротнике длань закона, захныкал синьор, от его боевитости не осталось и следа.

      – А вот там и разберёмся, – пообещал толстый, тыча литератора в живот дубинкой, – обзывал или не обзывал. Как заплатишь штраф двадцать сольдо да ещё десять суток на нарах клопов кормить будешь.

      – Я не хотел, – захныкал синьор, – это я в состоянии аффекта, я – писатель. Тем более, что скотами и дубинами я вас не обзывал.

      – А свинством? А идиотами? – вставил Буратино.

      – Я нечаянно.

      – А если я тебя нечаянно гвоздону дубинкой по боку, тебе понравится? – спросил мухобой.

      – Простите, – зарыдал синьор, – я больше не буду. Отпустите меня, пожалуйста.

      – Идите, – отпустил его толстый полицейский и даже костюмчик на нём поправил, – но если ещё раз попадётесь – не обижайтесь.

      – Спасибо, синьоры, я никогда… Никогда… Да уж поверьте…– всхлипывал литератор, уходя.

      – И не играйте больше в азартные игры, а то видите, как всё это для вас кончается, – крикнул ему в след Буратино.

      – Никогда… Никогда, сволочи поганые… Ещё угрожают, подлецы… – литератор скрылся в толпе, а Пиноккио подошёл к полицейским.

      – Ну, что? – спросил его толстый. – Нашли что-нибудь?

      – А как же, – ответил Буратино и протянул ему два сольдо, – может, мы и завтра поищем.

      – Завтра день воскресный, – сказал мухобой, – завтра столько народу не будет.

      – А мы всё-таки не поленимся, – настоял Пиноккио.

      – Дело ваше, у нас обед с часу до двух, – заявил толстяк, – ищите, если хотите.

      На том они и распрощались. И Буратино побежал к пацанам. А пацаны сияли, как солнышки, даже пострадавший Лука улыбался.

      – А знаешь сколько денег подняли? – радостно спросил дружка Чеснок?

      – Не знаю. Сколько?

      – Двадцать семь сольдо.

      – Двадцать семь? – обрадовался Буратино.

      – Двадцать семь, – подтвердил Рокко.

      – Минус четыре сольдо полицейским, – произнёс Пиноккио.

      – Четыре сольдо этим сволочам, возмутился Фальконе, –