Кент Бабилон. Генрих Шмеркин

теперь у него свой фотосалон в здании исторического музея.

      Встречали меня тепло, всё выглядело пристойно. Лариса нажарила мяса и котлет с чесноком, замутила целую выварку холодца.

      Усидели втроём сначала мою бутылку, потом две хозяйские. От неразлучной супружеской пары я много чего узнал.

      Оба их сына женаты, у каждого своё дело, внуков пока нет.

      Толик Змиенко спился и пошёл лабать в шляпу на балалайке в подземных переходах. Умер от белочки десять лет назад.

      Бонифаций забил на барабаны и ударился в бизнес. Выпрашивает у соседей старые шмотки и шьёт из них детские платьица, которые втюхивает лохам на Салтовском рынке.

      Неживенко забросил клавиши и купил кирпичный завод в Рыжове. Потом разорился и «постригся в монархи» – как сказал Электрошурка.

      Пржездовский оказался греком, сбил коллектив – два бузукиста, певец, багламист – и шарашит («шарашит», в отличие от «херачит», не предполагает отвращения к выполняемой работе) греческие свадьбы по всей постсоветской прострации.

      Заночевал я у Жуковых – Ларки с Шуркой, – а на следующее утро поскакал на бывшую работу, в Металлпром.

      Повидался с Наташей Плотниковой, с Мариком Проушанским.

      Проушанский уже – начальник отдела. Почти не изменился, только голова седая. Брат его перешёл в ЭлектроТЭП.

      Побывал на Москалёвке, повидал отчий дом. На «опознавательном» фонаре над окошком – фамилия нового хозяина. На фасаде – всё тот же зелёный «набрызг» из смеси цемента с масляной краской. Те же белые ставенки. Постучался, открыла какая-то бабуся. Пустила во двор…

      Вечером «пьянствовал водку» с Колей Черкашиным. Коля рассказал, что недавно не стало Твердохлябьева.

      Прожил Витя Твердохлябьев ровно 70 лет, тютелька в тютельку. Ибо умер Витя в день своего 70-летия. Выпил с молодой супругой самогончика и решил продемонстрировать, что он ещё «ого-го». Сделал стойку на голове. И – готовченко… Инсульт, «скорая» не успела.

      Я шлялся по Харькову, дышал его воздухом, глазел на вывески, преображённые улицы, наворачивал резиновые пирожки с картошкой, рассматривал новые станции метро.

      Пил – по-взрослому – в гостях у Лицина, Арефьева, Бонифация…

      Электрошурка как в воду глядел.

      Харьков вылечил. Всё сняло как рукой.

      С этого, собственно, и началось.

      Я прилетел в Кёльн, и через пару часов – электричкой – добрался до «родного» Ифгаузена.

      Дома – сварил себе кофейку покрепче, открыл окно и включил комп.

      Далее – крупными буквами – набрал: «Бабло Бабилона»…

      Бабло Бабилона

      «Всьо-аддам-есльы-тебьа-этта-ащасльывьыт!»

      Не можешь разобрать, читатель?

      Сбегай за очками, я подожду.

      Ну что, нацепил окуляры?

      Повторяю специально для тебя:

      – Всьо-аддам-есльы-тебьа-этта-ащасльывьыт!

      Опять не понял? Объясняю по новой. Понимать – от тебя не требуется. Ты же читатель? Вот и читай. И не «про себя», а вслух. Не дрейфь,