Не нужный Богу. Юрий Слащинин

Услышанное от Толяна внесло некоторое понимание. Бог не бросил, а милостиво дал время проститься с живущими, и надо определиться, к кому явиться для прощания. Конечно же, первыми всплыли образы жены и детей. Но после разговора с Толяном пробудилось что-то запретное и начал раскручиваться фильм воспоминаний назад к детским годам, и даже глубже, к младенчеству. И вспомнил себя, истошно кричавшим с мольбой.

      – Мамочка, не бросай меня. Я буду слушаться, мамочка…

      – Чужой ты ему!.. Не родной… А там будешь жить, не убитый. Иди и забудь нас… Вон к тем дверям… Только скорее, бегом…

      Он глядел в её страдающие глаза, наполненные ужасом, и детским нутром своим понял бесповоротность её вынужденного решения. Побежал от ворот к указанным дверям с тускло горящей лампочкой над входом в дом.

      Образ матери вызвал желание увидеть её, если жива…

* * *

      …И оказался в доме, в углу возле пола, в котором часто стоял в младенчестве наказанным. Отсюда были видны советских времён фанерный комод с выдвижными ящиками, табуретка с банкой воды и железная кровать с никелированными шишками по дужкам. На кровати куча тряпья. Куча шевельнулась, и он увидел под ней старуху – седую и морщинистую. Костлявая рука её нащупала на табуретке просфору, мелко порезанную в кубики, взяла один и отправила в рот рассасывать.

      «Это моя мать?, – разглядывал он старуху с пробуждающейся до щемящей тоски жалостью. – А я – то… Не вспомнил даже!.. Да бросить бы ей миллион, поменять все!.. И врачей!.. Что там у неё?., – приблизился к её сединам и уловил сигналы идущие от головы, сердца, легких, живота… Набор непонятный, но, как ощущал – тревожный.

      – Ваня, – позвала мать чуть слышно. – Ноги мне прикрой. Стынут.

      Из соседней комнаты вышел моложавый мужчина, сел в изножье кровати и стал массировать ей ноги.

      – Мама, надо же двигаться, ходить… Что не упражняется – отмирает.

      – Хватит мне… Пора уже…

      – Опять ты за своё… О, мам!.. Развеселю тебя. Помнишь, ты расспрашивала меня про Загребова. Вчера нашли его убитым без штанов. Представляешь деталь: миллиардер. И как голый король, по Андерсену.

      Мать молчала, а волк сжимал воображаемые зубы, досадуя.

      – Дай Бог ему прощения за грехи его, вольные и невольные, и Царство небесное, – зашевелилась мать, с усилием поднимаясь. – Подними меня, свечу надо поставить за упокой раба Божьего Леонида Осиповича Загребы.

      – Ты чего это, мам?!. Он заводы скупал для олигархов и банкротил, чтобы не было у нас промышленности. А ты – свечку такому…

      «Скупал – развалившееся, под другие надобности – не захотел знать, братишка.

      Мать поднялась и, сидя на кровати, перекрестилась, заговорила с трудом:

      – Помолчи, Ваня. Знай, грешница я великая. Ребёнка своего из дома прогнала. Отец твой, по пьянке сказал, что убьет его завтра. Как бы случайно… Чтоб не мешал. И вынудил… Поддалась… Уступила, за что прощенья нет мне, и не будет на том свете. А он – Лёнечка мой – вырос в детдоме. И в тюрьме сидел… Брат он твой по грешной матери. Может, убили его за мои грехи.