Екатерина Великая. Петр Краснов

быть… Если Государыня пишет от себя, от своего имени… О!.. Как вы недовольны!.. Какие громы и молнии мечете!.. Самодержавие!.. Ежели напишет она от имени народа… Как можно?.. А кто её уполномочил на это?.. А где же этот народ?.. Видал ты в России народ?.. Знаешь ты народное мнение?.. Народное мнение – это Пугачёв!.. Она материнским своим сердцем, своим знанием России и своею любовью к России угадала, что и как нужно написать.

      – Учитель, я думаю иначе… Она писала это для иностранцев…

      – Для иностранцев?.. Бога ты побойся, Август… На что ей сдались эти иностранцы?

      – А, нет!.. Она любила-таки писать Вольтеру и Дидероту, лицом себя им показывала… Она и писатель, и драматург. Зачем же это-то?..

      – Боже мой!.. Боже мой!.. Благодаря ей быть писателем, быть актёром в России стало не зазорно… Сама Государыня пишет!..

      – Да она, говорят, неграмотна.

      – Говорят!.. Говорят! Говорят, что кур доят и что коровы яйца несут. Её статьи во «Всякой всячине», её пьесы полны ума и тонкого блеска. Неграмотна? Да так ли мы все-то грамотны?.. Ещё недавно она так мило сказала своему секретарю Грибовскому, подавая для исполнения собственноручно написанную записку: «Ты не смейся над моей русской орфографией. Я тебе скажу, почему я не успела её хорошенько узнать. По приезде моём в Россию я с большим прилежанием начала учиться русскому языку. Тётка Елизавета Петровна, узнав об этом, сказала моей гофмейстерине: „Полно её учить, она и без того умна“. Таким образом могла я учиться русскому языку только из книг без учителя, и это самое причиною, что я плохо знаю правописание…».

      – Да, всё это так… всё может быть, но у меня есть и ещё один вопрос, и очень деликатный. Вопрос, который особенно страстно обсуждается, и в нём у нас там разномыслия нет.

      – Постой, Август. Ежели вопрос тот серьёзный, о нём – потом. В столовой звенят посудой. И как аппетитно оттуда пахнет. Позавтракаем, погуляем и тогда и на твой деликатный вопрос ответим со всей искренностью и правдою.

      Камынин обнял за талию Ланбахера и повёл его в столовую, декламируя нараспев:

      Там славный окорок вестфальской,

      Там звенья рыбы астраханской,

      Там плов и пироги стоят…

      В столовой придворный лакей поднимал крышку с овального супника, и мягкий аромат налимьей с ершами ухи тонко щекотал обоняние хозяина и гостя.

III

      Вечером камердинер спустил шторы, по указанию Камынина зажёг две свечи под зелёным шёлковым абажуром, подбросил в печку берёзовых дров и подал поднос с большими китайскими чашками и серебряными в выпуклых орлах дворцовыми чайниками. В кабинете стало тепло и уютно. Кругом была тишина осеннего вечера в большом Царскосельском парке.

      Камынин, усаживаясь глубоко в кресло, сказал, продолжая разговор, который они вели во время прогулки по парку.

      – Любовники… Всё это, прости меня, Август – тень-брень… Чепуха. Заграничные выдумки любителей под кровать лазать да там амуров искать и