Как Шагал в нарисованном Витебске шагал. Галина Дербина

необычное, таинственное, что вызывает в нем тревогу, но она, тревога эта, почему-то ему приятна и даже желанна.

      Осторожно открыв дверь, вошла Бродская и, поставив на стол хрустальный графин с прозрачной жидкостью, в которой плавали дольки лимона и мяты, предложила:

      – Кухарка приготовила лимонад. Я попробовала. По-моему, получилось, как ты любишь.

      Шагал пространным взглядом посмотрел на графин, в задумчивости провел рукой по столу и молча отошел к окну; постоял немного и вновь вернулся на прежнее место.

      Увидев, что муж в замешательстве бродит по мастерской, Валентина покачала головой и озабоченно произнесла:

      – Марк, ты явно переутомился. Вчера ты так поздно лег. Эти журналисты совершенно тебя вымотали.

      – Э, дорогая, брось. Я тоже задал им перцу. Да, задал! И не спорь, пожалуйста.

      Валентина пожала плечами и, приветливо улыбаясь, тихо проговорила: – Тебе надо больше отдыхать, ты слишком много работаешь.

      – Работа и только работа держит меня в тонусе, как оглобля старую кобылу.

      – Кстати, ты напоминаешь мне вот эту твою кобылку. Бог знает сколько времени она смиренно тащит воз. Так и ты, все трудишься, трудишься. Сделай милость, передохни хоть часок, – указывая на картину с беременной лошадью, обеспокоенно ответила жена.

      – Как раз и нет, ты не права. Сейчас я отдыхаю.

      – Отдыхаешь, а чем сейчас занята твоя голова, разве не работой?

      – Нет. Я никак не могу приступить к ней, что-то сдерживает, а что – никак не соображу.

      Валентина понимала, что слишком много работы мужу уже не по силам и, вероятнее всего, его заминка связана с перегрузкой. Однако ей было отлично известно, что даже небольшое сокращение работы может сказаться на нем еще хуже. Она помнила слова, нередко повторяемые Шагалом, что отсутствие работы для него подобно смерти. На этот раз догадливая женщина решила применить старое испытанное средство: мужа необходимо чем-то озадачить, тогда он отвлечется от мыслей о живописи, и какое-то время его голова хоть немного передохнет. Встав напротив картины с лошадью, она глубокомысленно произнесла:

      – Как хочешь, но иногда мне кажется, что эта картина непростая. Извини, но частенько твоя лошадка представляется мне живой.

      – Ха-ха! Еще бы ей не быть живой! Я в нее столько души вложил. Но только не спрашивай, как неугомонный журналист, почему жеребенок в ее животе нарисован будто уже родился, а потом опять залез в живот и отдыхает там, как в теплой норке.

      – Я не собиралась об этом спрашивать. Не считаю нужным повторять чужую чепуху. Я отлично понимаю, что на этой картине изображено как бы слившееся время, настоящее с будущим. Ведь так?

      – Почти.

      – Однако ты переборщил в композиционном решении, – озорно улыбаясь, сказала Валентина.

      – А если конкретно?

      – Вон какого большого жеребенка ты нарисовал в ее брюхе и при этом заставил тащить такую тяжелую телегу.

      – По правде говоря, это не я заставил, так жизнь распорядилась. Но, несмотря ни на что, моя