Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 1. Том 5. Александр Солженицын

без милого Бэби. Ему и Ольге грустно, что они не могут писать тебе, им нельзя утомлять глаза. …Ах, любовь моя, как печально без тебя – как одиноко, как я жажду твоей любви, твоих поцелуев, безценное сокровище моё, думаю о тебе без конца. Надевай же крестик иногда, если будут предстоять трудные решения, – он поможет тебе.

      …Осыпаю тебя поцелуями. Навсегда

Твоя

      2

-–ЭКРАН-–

      В петербургском обокраденном небе,

      клочках и дорожках его между нависами безрадостных фаб-ричных крыш –

      пробилось солнце. Солнечный будет день!

      Гул голосов.

      = И даже тёплый. Платки с женских голов приоткинуты, руки без варежек, никто не жмётся, не горбится, свободно крутятся

      в хвосту, человек сорок,

      у мелочной лавки с одной двёркой, одним оконцем.

      А из двёрки вытаскивается кто уже купил. А несут и один, и другой – по две, по три буханки ржаного хлеба,

      большие, круглые, умешанные, упеченные, с мучным подсыпом по донцу, –

      ах, много уносят!

      Много уносят – так мало остаётся! И не втиснешься туда, так глазами через плечи иль со стороны через окно:

      – Белого много, бабы, да кому он к ляду. А ржаной кончается! Не, не достанется нам.

      – Бают, ржаную муку совсем запретили, выпекать боле не будут. Будет хлеба по фунту на рыло.

      – Куда ж мука?

      – Да царица немцам гонит, им жрать нечего.

      Загудели пуще бабы, злые голоса.

      Старик рассудительный, с пустым мешком под мышкой:

      – Да и лошадёв кормить не стало. Овса в Питер не пропускають. А лошади, ежели ёе на хлебе держать, так двадцать фунтов в день, меньше никак.

      А из двёрки – баба. И руками развела на пороге: нету, мол.

      Сразу трое туда полезли очередных, да не вопрёшься.

      Закричала остроголосая:

      – Так что мы? зря стояли?

      Платок сбился, а руки свободные. Глаза ищут: чего бы? чем бы?

      = Льда кусок, отколотый, глыбкой на краю мостовой.

      Примёрз? Да нет, берётся.

      Схватила и, по-бабьи через голову меча, руками обеими –

      швырь!!

      = И стекольце только – брызь!

      Звон.

      на кусочки!

      = Заревел приказчик, как бугай, изнутри, через осколки,

      а по нему откуда-тось – второю глыбкой! Попало, не попало –

      а всё закрутилось! суета! Суются в двери туда, сколько влезти не может.

      Общий рёв и стук.

      А из битого окна – кидают чего попало, прямо на улицу, нам ничего не нужно: булки белые!

      свечи!

      головки сырные красные!

      рыбу копчёную!

      синьку! щётки! мыло бельевое!..

      И – наземь это всё, на убитый снег, под ноги.

* * *

      Возбуждённый гул.

      = Валят рабочие размашистой гурьбой по бурому рабочему проспекту.

      К гурьбе ещё гурьба из переулка. Много баб, те посердитей.

      Валит толпа уже в сотен несколько, сама